Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич - Страница 61

61

Пригласили шофера отобедать. Он после третьей рюмки заметно опьянел, забубнил что-то на своём языке, силясь совладать с очугуневшими веками. Марико не пила вовсе, тонкими пальчиками отламывала от краюхи небольшие кусочки, осторожно их жевала.

Марфа, видя, с какой нескрываемой нежностью японка смотрит на Егора, стервенела нутром.

Управившись с приготовлением закуски, она тяжело плюхнулась на скамью и, брезгливо скинув с плеча тяжелую руку пьяного Михея, выпила пару больших стаканов жгучего спирта, закипая от гнева и краснея лицом.

Подумала сорвать злобу на Проньке и Ольке, досель помыкала она ими, как хотела, но, осаженная ледяным взглядом Егора, утихла. Неожиданно потекли у ней слёзы. Марфа утиралась молча сальной занавеской и пьяно раскачивалась.

Олька присохла к брату. Статная, красивая деваха вымахала. Глазищи — огонь, лицо — румяное и чистое. Потом Олька утащила Марико в другую комнату хвалиться нарядами. Японка сходила в машину, принесла ей голубое кимоно в подарок, серебряное зеркальце и ещё что-то атласно-белое.

Сестра Егора счастливо зарделась и торопливо спрятала обновы в сундук. У Проньки пробивалась курчавая бородка, он рассудительно вставлял слова в общий разговор. Всё больше о хозяйстве.

Дивился похождениям брата в России. Егор заметил, как жадно загорались у парня глаза при рассказах о поисках золота. Наконец, Пронька не сдержался.

— Мне б с тобой двинуть туда, да на ково оставишь хозяйство. Отец хворает, сестру замуж надо определять. Никак нельзя. А так бы хотелось богачество обрести…

Утихомирились после первых кочетов. Марфа прикусила нижнюю губу, когда ненавистная гостья увела её бывшего суженого в тёмную горницу.

Михей уже храпел, откинувшись на лавке, ему вторил тонким посвистом сморенный шофёр. Олька сноровисто прибирала со стола, высокомерно поглядывая на постылую мачеху.

Егор долго лежал с открытыми глазами, обняв хрупкую Марико, доверчиво прижавшуюся к нему. Хмель его не взял, да и радость от встречи с родными была омрачена смертью матери.

Горестно помнился затравеневший бугорок могилки, куда они наведались всей семьёй, уже чуть покосившийся крест, грубо вырубленный топором.

Пустынно было вокруг последнего материнского пристанища, бесприютно, ни родни рядом, ни дедов и бабок померших. Чужая, холодная землица давила.

Он вздохнул и ворохнулся, и сразу вскинула голову Марико, ласково и томно потянулась упругим телом, по-детски причмокивая губами. «Что она хочет, знать бы? А девка-то чудо! Как гробанула Марфу — глазом не успела моргнуть. Ручонки — как былки, а сила в них неимоверная, ласку несут материнскую…»

— Спи-спи, Марико, теперь они нас не тронут, побоятся. Я сказал при всех, что состою у японцев на службе. Не посмеют тронуть.

— Я не боюсь. Мне хорошо с тобой, мой хозяин.

— Какой я к чертям хозяин! Бродяга таёжный. Кто тебя так научил драться?

— Кацумато-сан.

— Зачем?

— Так надо. Чтобы защищать тебя от женщин, — она тихо засмеялась, — ты сильный, но очень неуклюжий. Я научу тебя приёму «удар кобры». Он — неотразим.

— Старик показал?

— Он не знает его, и многие не знают.

— Как так?

— Я ведь только наполовину японка. Мать моя с Филиппинских островов. Отец увез её силой оттуда, убив её братьев и родителей. Мать обучила меня борьбе моего народа. Отец был жесток с ней и со мною, пришлось убежать из дому.

Потом в чайной города Нагасаки, где я танцевала, однажды случилась драка иностранцев. Они хотели надругаться надо мной. Пришлось воспользоваться «ударом кобры». Я сумела отбиться от них, но меня уже заметил человек Кацумато. Он привёз меня в Шанхай, а потом в Харбин.

— Хм-м… Интересно. Скажи прямо, Марико, Кацумато готовит шпионов против России?

— Может быть. Может быть, нет, — уклончиво отозвалась она, — он сам тебе скажет об этом со временем. Сутками он учил меня очень трудному русскому языку по особой системе, а зачем — не знаю.

— Ладно, разберёмся. Хорошо, что с тобой познакомил. Ты — удивительная женщина. Я почему-то доверяю тебе, Марико.

— Я тебе тоже… Егор! — она опять подняла голову. — Если Кацумато будет тебе что-то предлагать — не отказывайся. Иначе он убьёт тебя. Он знает много ударов по определённым участкам тела.

Удары выводят из строя важные органы: печень, почки. Безобидная тренировка, а через неделю ты умрёшь. Я сама видела, как он это делал не раз с теми, кто отказывался ему верно служить.

— Спасибо за предупреждение. Я догадывался об этом и буду делать, как ты просишь. Я хочу жить, Марико! Страшно хочу жить. Если б ты видела те края, где я был, мою Россию. Как она прекрасна, сурова и необъятна…

— Я слышала вашу балалайку, этого достаточно, чтобы полюбить твою страну. Только великий народ может иметь такую музыку. Ты скоро будешь там, я буду тосковать по тебе. А та девка, если ещё раз захочет зла тебе, её поразит «удар кобры».

— Не надо, Марико… пускай живёт, — он обнял её и опять поразился ртутной живости её движений.

Уже изошёлся криком в третий раз петух на насесте, а они всё не спали. Марико вдруг начала читать стихотворение:

— В пути и в пути,и снова в пути и в пути…Так мы, Господин,расстались, когда мы в живых.Меж нами лежатнесчётные тысячи ли.И каждый из насу самого края небес.Дорога твояопасна и далека.Увидеться вновь,кто знает, придётся ли нам?Конь хунских степейза северным ветром бежит.И птицы Юэгнездятся на южных ветрах.А вот от менявсё далее ты, что ни день.Одежда виситсвободней на мне, что ни день.Плывут облака, всё белое небо закрыв.И странник вдализабыл, как вернуться домой.Тоска по тебесостарила сразу меня.Вслед месяцам годприходит внезапно к концу.И хватит уже, не буду о том говорить…Себя береги,ешь вовремя в долгом пути!

Когда Марико смолкла, Егор погладил её, как маленького ребёнка, по голове и хрипловато спросил:

— Чьё это стихотворение?

— Очень древнее, китайское. Его герои разъединены, вроде нас с тобой. Конь северных степей — это ты. А птица Юэ — с крайнего юга моей родины.

— В пути и в пути. И снова в пути и в пути, — повторил он запомнившиеся первые строки, и тут же предстал перед глазами затянутый в ремни Балахин. Надо было выполнять его задание, узнавать фамилии тех агентов, которых засылал японец в Россию.

За окном светало. Марико неторопливо рассказывала о себе, о Японии, о своей мечте вернуться на Филиппины к родственникам, отыскать могилу деда.

Ей тоже несладко было жить у Кацумато, и Егор понял, что дорог он ей стал, как и она ему, за это короткое время.