Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич - Страница 69

— Я тебя осадил, — поднялся Егор с нар, — лежи и не пикай, или ещё вломлю. Если есть желание, давай развяжу, пошли на берег.

— Ты? Малец! Ты посмел поднять руку на Костю Драного! Мне ноги лизали не такие ухари, развяжи, а ну? Развяжи… я счас тебя буду учить соску сосать…

— Не смей, — остановил Егора Калмас, — пусть милиционеры с ним речи говорят. Не опускайся до драки с подонком.

— Надо, Артур Карлович, он же не успокоится, надо…

— Я запрещаю!

Но кто-то из новых дружков Кости полоснул ножом по верёвкам, предвкушая потеху. Драный вскочил и кинулся на Егора. В полутьме никто ничего не заметил, только раздался звонкий щелчок.

Костя полетел головой в дрова, раскидав ноги в грязных хромочах. Егор приблизился к нему, пощупал пульс и пошёл досыпать.

— Жить будет. Свяжите только покрепче, кабы беды не наделал, — обронил растерянному Алёхе.

— Вот это парняга, леший тя задери! — загомонил омский. — видать, кулачник был видный. Не приведи Бог такому попасться. Бредите, робятки, кемарить, бредите по-доброму.

Ить он вас всех, при нужде, угомонит. Ишь, выставились! Того, кто вздумает Костю развязать, завтра в кутузку определим. Ить это же зверь! Как с таким вором золото промышлять! Живоглот проклятый. Нам такие на прииске не нужны.

Утром два милиционера увели Костю. На прощанье Драный пригрозил выпустить Егору кишки. Быков пристально поглядел в его нахальные глаза и спокойно ответил:

— Запомни! Я бью три раза… последний — насмерть. Ты мне уже до тошноты надоел. Не принуждай брать грех на душу.

Драный хмыкнул.

— Твоя взяла. Видный уркаган бы из тебя вышел под моей рукой. Пахан что надо… замнём прошлое. До встречи, от этих сопляков, — он кивнул на молоденьких милиционеров, — я слиняю быстренько. Я тебя в картишки ещё обучу шулерить вместе можно большие дела заправлять…

Три гружёные подводы продирались по несусветной грязи и колдобинам, цепляясь осями за высокие пеньки. Люди шли пешком, хлюпая раскисшей обувкой. Недавно проложенная дорога, истолчённая сотнями ног и тысячами копыт, вилась и вилась к далёкой золотой стране.

Егор шагал рядом с Калмасом и внимательно его слушал. Сзади топал Алёха, часто перегонял и переспрашивал инженера.

Омича поражал тяжёлая судьба Калмаса, его стойкость, не сломленная ни царской каторгой, ни лихолетьем гражданской войны. Инженер много говорил о будущем этого северного края.

— Мы сделаем Якутию индустриальной республикой. Вот те горные кряжи хранят бесчисленные сокровища, чтобы их добыть, надо учиться, учиться даже у буржуев, работать неистово, и дерзновенная воля человека покорит любые трудности.

Пусть мы сейчас стынем в хибарах и землянках, но придёт день, и в этих лесах возникнут промышленные центры, зажгутся огнями города и посёлки, там будут радио и театры, магазины и парки. Золото — мерило счастья в старом мире — превратится в обычный металл. Но сейчас оно нужно до зарезу.

Мы покупаем у капиталистов машины и прокатные станы, целые заводы и хлеб. За всё платим золотом. Сейчас его добывают копачи в примитивных ямах устаревшим и непроизводительным способом. Надо ломать старорежимные порядки.

С реки Олекмы сейчас сюда перевозят по Лене части от двух драг фирмы Браун, новозеландского типа. Пока я ещё не представляю, как нам удастся с Укулана перевезти эти тяжеленные части в Незаметный. Но мы перевезём их, в этом нет сомнения.

Алёха многое рассказал Егору во время пути, о начале золотодобычи в Незаметном. К нему добрались на второй день. Лысые сопки окружали заросшую лесом падь, а дальше, на востоке и юге, манили сахарной белизной гольцы в сиреневой дымке.

Егор зашагал быстрее, оглядывая вздыбленную людьми долину маленького ручья, он станет знаменитым, этот маленький ключик. Так утверждал новый шаман этих краёв — большевик Артур Калмас.

30

Весть об открытии золота в Алданской тайге, на этом ключе Незаметном, скоро разнесли по свету, и толпы людей кинулись барышевать в неведомый край. Слухи обрастали небылицами и доходили один приманчивей другого: «Там мох дерут и золото берут… там Бога молят и пуды моют».

В беспамятстве фарта, бросая работу, жён и родные места, сдвинулись приискатели с Амура и Бодайбо, Урала и Забайкалья, крестьяне и служащие, рабочие мастерских, машинисты паровозов, через границу — тысячи восточников, уголовные бандиты из тёплых малин, и карточные шулеры, и скрывающиеся под чужими документами белые офицеры, разорённые новой властью богатеи.

С ними в общей толпе пёрли, бок о бок, бывшие красноармейцы и партизаны, с мандатами в карманах и верой в беспредельность мировой революции. Шли из разных губерний и волостей обессилевшей от кровопролития России.

Досель живший в благочестии и молитвах якутского монастыря монах Епифан отбросил докуку церковного писания и прямо в монашеской справе ударился в греховодные дела.

Огромный и рукастый, с распатланной бородой и гривой седеющих волос, он вышагивал в колонне старателей на далёкий прииск, весело скалясь над шутками о своём смиренном прошлом, поправляя рогульки с грузом за могучими плечами.

С юга и севера, от Охотска и Лены, корячились по горам и буреломам, ползи через непроходимые болота добытные мужики в харчистые места. Шли, не ведая куда, без дорог и троп, мёрзли и мёрли от холода, многие возвращались с полпути, проклиная немыслимые лишения в дикой тайге.

К прииску добирались самые сильные, измытаренные в пути, с горящими от радости глазами, иные на карачках лезли в жутковейных лохмотьях, с распухшими и изъязвленными гнусом лицами.

Золото было открыто весной, а к исходу всё того же двадцать третьего года, стеклось на прииск около тысячи душ, к концу двадцать четвёртого работало четыре тысячи, а в двадцать пятом ожидался наплыв более десяти тысяч человек.

Вольдемар Бертин, доложивший Якутскому правительству об открытии его артелью промышленных россыпей золота, был назначен уполномоченным Наркомторгпрома на прииск Незаметный.

Бертин должен был организовать дальнейшую разведку нового золотоносного района, снабжать старателей продуктами питания, скупать золото и контролировать правильное ведение его добычи. Он открыл золотоскупку в бараке-конторе и взялся за новое для него дело.

А из тайги выходили к прииску всё новые и новые артели старателей, ладили ситцевые палатки, рубили бараки из неошкуренных брёвен, рыли на склонах сопок землянки. Стихия людская пожаром бушевала вокруг и создавала неимоверные трудности в управлении прииском.

Кипела самая настоящая золотая лихорадка. Чего уж там греха таить, зудилась душа у каждого мечтою разбогатеть, нагрести в сидор дармового золотья и прокормиться в голодные и смутные годы после завершения гражданской войны.

Превозмогая все лишения и беды, тащились пешие за многие сотни вёрст, благостно представляя в думах золотые горы, обрисованные людской молвой.

А после уж… беспечные годы сытости… справные тройки выездных лошадей… дома-хоромины… да и мало ли чего приблазнится человеку в ожидании счастья, дара небесного…

В помощниках у Бертина — состоятельный и прижимистый мужичок Кузьма Фёдорович. Он был в одном лице и бухгалтер, и золотоприёмщик, и охранник, работал не покладая рук, скупленное золото прятал в самом надёжном месте — у себя под подушкой.

Ни горного надзора, ни милиции на прииске ещё не было, добыча велась стихийно, без всякого присмотра. Никто не проверял документы у пришлых и не интересовался соцпроисхождением. Недавние классовые враги махали рядом кайлами и лопатами.

Золото лежало неглубоко, в иных местах, даже на поверхности, подо мхом. Артелька в пять-шесть человек намывала за день до четырёх-пяти фунтов, а попадались совсем бешеные по содержанию золота россыпи в верховьях ключа. Там артелька брала за световой день до двадцати фунтов. Полпуда.

Бертин нарезал делянки каждой артели, замотался с работой и от избытка народа. Подступала зима, грозила сморить голодом обезумевших людей. Помощи ждать неоткуда и долго, расстояние такое до этого забытого Богом угла, что даже до Якутска не доскачешь.