Повести - Сергеев Юрий Васильевич - Страница 43

— А семья-то где? По общагам отираешься.

— Машину забрал, теперь до жены добирается, вот народ! Небось тоже специалист по шофёрским жёнам? — невесело и сонно ухмыльнулся шофёр.

— Увели, что ли?

— Сам увёлся, друг заработками сманил в эти края. Не кувыркнись на поворотах да разбуди перед городом, там друзья из ГАИ могут нас не понять.

— Спи, спи.

Поскрипывал, кряхтел КрАЗ на ухабах, утробно и тягуче выл, выбирая фарами колею. Прошлая жизнь Ковалёва утекала под колёса, ждали впереди новые тягуны и спуски, крутые повороты судьбы.

Руки крепко держали баранку, а глаза цепко следили за ходом машины. Горько и больно вилась в голове мысль о брошенной работе в геологии…

К городу подкатили на рассвете. Под слоистым дымом от котельных и печных труб меркли огоньки зажатого сопками жилья. Огромная, вся в лампочках, как разлапистая ёлка, готовилась к промывке драга.

В свете прожекторов суетились люди, мигала сварка, ползали вокруг бульдозеры, расчищая от снега полигон. В полнеба разлилась заря, застывший милиционер у будки ГАИ похлопывал рукавицами по бокам и подпрыгивал. Изо рта вырывался пар от дыхания. Холодно.

Улицы города обросли непривычными для этих мест тополями. Проступили сквозь их голые кроны тёмные дома, свидетели эпохи первых пятилеток.

В центре поднялись многоэтажные каменные строения. Два ресторана, вечно пустой рынок, маленький аэропорт на окраине да покосившаяся гостиница.

Вот и весь Алдан. Город, рождённый золотом в двадцатые годы, выросший из землянок маленьких артелек старателей, разгула искателей фарта, бочкового спирта, лихих кутежей и адской работы, невероятных легенд и фантастических съёмок (на сто метров ручья, брали тонну золота), бурных переплетений судеб, подземных шахт, рёва замерзающих верблюдов и первых электрических драг, — валютный цех страны.

От старенького здания комбината «Алданзолото» смотрит на восход солнца бронзовый нарком Орджоникидзе — вдохновитель и организатор добычи золота в этих краях. Золотой нарком.

Ковалёв нашел контору артели в большом рубленом доме со стеклянной вывеской. Рядом опадали к ручью склады, гараж, сугробы снега, горы запасных частей. Обвисли первые сосульки, капало с крыш, резало глаза проснувшееся от зимних холодов солнце.

По широкому двору бегали люди, грузились последние машины — кончался зимник. В кузовах доски, металл, продукты, мешки с мукой, ящики, матрасы, рамы бульдозеров, гусеницы и другие необходимые для промывки запасы.

Бегал кладовщик с накладными, отбиваясь от наседающих и горластых шоферов, упорно искал среди груза утащенное без отписки со склада. Шум, гам, ревут дизели машин.

В доме, разделённом на кабинеты, тепло и тесно. В коридоре сдержанно гомонит подавшийся на заработки люд, как на экзамены, стоят очередью к Деду. Кадры он выбирает сам.

Гоняет по устройству бульдозера, заставляет перечислить все подшипники и действия машиниста в случае поломок. Одним подписывает заявления, других выпроваживает.

Семён послушал в коридоре, как он ведет прием, и стало страшновато, а вдруг и ему устроит экзамен, по бульдозеру. Тонкостей устройства он не знал. Заглянул в дверь.

Увидев его, Петров вышел из-за стола, жёстко сдавил руку и прошёл в коридор. Хрипнул севшим от надрыва голосом:

— Всё! Придёте завтра, сейчас будет заседание правления, — подтолкнул Ковалёва в кабинет, схватил трубку дребезжащего телефона.

Зашли и расселись члены правления, молча ждали окончания телефонного разговора, бросали взгляды на новенького, изучали. Здоров и плечист, глаза цвета весеннего неба за окном, с колен обвисли здоровенные кулаки. "Посмотрим тебя в деле", — читал притихший новичок затаённую усмешку на их губах.

— Ты меня на колени ставишь! — рокотал Влас. — Без стального листа не возвращайся, голову отверну! Нет! Ничего знать не хочу. Вагон стального листа — и баста! А так лучше не приезжай, я за каким чёртом тебя спровадил на край света, водку пить и баб охмурять? Ну, вот и договорились, живи… — положил трубку.

Правление шло две минуты.

Дед коротко представил Семёна и назначил начальником участка Орондокит. Лица сидящих сразу изменились в любопытном недоумении. Ковалёв было возразил, что может не потянуть, но председатель недовольно сморщился и не дал договорить:

— Таких, как ты, на олимпиаду надо посылать, потянешь! Где надо, поможем, где подучим, не захочешь — заставим, когда надо — выгоним. Пиши заявление. Завтра с машинами по зимнику на участок. Всё! Свободны. А ты останься и закрой дверь.

Новоиспечённый начальник вернулся к столу. Дед указал рукой на стул, открыл сейф. Достал бутылку коньяка, налил.

— Ну! С назначением тебя! Второй раз выпьешь осенью, когда кончится сезон и выполнишь план. Узнаю если, что спиртное на участке заведётся, первым уволю тебя. Понял?

— Спасибо, я в рабочее время не пью.

— Зачем мне трус нужен! Сейчас можно, ты пока не на работе, но уже старатель. На вот, закуси конфеткой.

Ковалёв залпом выпил. Дед опять смеркся в кошачьем прищуре:

— Теперь поговорим. Отвечай как на духу.

— Я всегда говорю правду, — оглушённый старательской дозой, ещё кривился новобранец, разгрызая липкую карамель.

— Не рисуйся, не перед девкой сидишь. Не верю. Я сам кого хочешь надую, потому и не верю. Знаешь, почему я тебя взял?

— Нет.

— На рожон прёшь, не боишься никого. Глаза в разговоре не отводишь. Это — хороший признак. Вот так. Дела тебе великие предстоят, запрягайся сразу и тяни. Никаких слюней! Тяни во всю мочь!

Влас приткнулся к столу, закурил, посверкивая глазами.

— Это тебе не в геологии. Там платят премии за то, что освоили деньги. А как освоили — никому дела нет. Если бы на свои копейки покупали технику, продукты, горючее — всё до последней простыни, научились бы беречь добро.

В прошлый раз я взял у вас в экспедиции две машины катков к бульдозерам, сверхнормативными обозвали их умники. А уже в этом году будут искать, стоять будет техника без обувки. Это как, по-твоему, называется?

— Бесхозяйственность, — приглушённо отозвался внимательный слушатель, чуя, что коньяк начинает действовать, хотелось тоже вставить слово.

— Хуже! От этого безголовья люди страдают, дело страдает. А им чего болеть, вашему механику да бухгалтеру?

Оклад идёт нормально, премию отхватят за ликвидацию этих самых сверхнормативных остатков, а дальше своего носа не видят, хоть и высшие дипломы в карманах. Дураки… Вот, как это можно назвать. Не перевелись они ещё, родимые. При них и живём.

Артель даёт прибыли государству больше, чем несколько таких экспедиций, где ты работал. С меня шкуру спустят, если не дам план, поэтому для меня кадры решают всё. Летом не раз, наведаюсь к тебе. Участок только разворачивается, месторождение в плывунах и двенадцать метров вскрыши до песков.

Думай! Деньги помощникам плачу за голову, бульдозеристам — за умение шустро дергать рычаги. В Орондокит никто не верит, а металл там есть. В войну ещё хотели поднять и не смогли. Шахту задавило плывуном. А мы его возьмём открытым способом, как думаешь?

— Попробуем…

— Пробовать не надо, одна попробовала… Возьмем!

— Ну что же, постараюсь оправдать ваши надежды.

— А куда ты денешься? Оправдаешь, такая работа только молодым, умеете ломать дрова. Мне там нужен честный трудяга, сорвиголова и крохобор, чтобы над артельной копейкой трясся. Без этого нельзя. Кто-то сказал, что минуты безрассудства — самый сладкий миг жизни. Сильно сказано! И правильно.

Осторожных не терплю, осторожничают всю жизнь, кабы чего не вышло. Жалкое прозябание. Буром надо переть, чтобы вся грязь от тебя в стороны летела, чтобы ветры гудели в ушах и эти самые, осторожные, зубами хрустели по ночам от зависти. Сколько пинков получил от судьбы за это, а ведь живу.

Чёрт меня подери! Может быть, не всегда правильно живу, грубо, неинтеллигентно. Но иначе нельзя в нашей работе. Тут столько проблем надо решать каждый день. Хотя бы тот снабженец со стальным листом. Послал я его на невозможное дело.