Бельведерский торс - Алданов Марк Александрович - Страница 9

9

– И я допускаю, что ваш дядя понимал многое нам недоступное, – сказал, тоже улыбаясь, Вазари.

После обеда Вазари повели к детям. – «Так уж у нас полагается, ничего не поделаете», – говорили весело родители. Нельзя было не поддаться атмосфере радостной, привольной, честной жизни, которая стояла в этом счастливом доме. Дети были славные. – «Который гениальный?» – спросил, не удержавшись, Вазари. – «Ни одного гениального нет, – смеясь, ответил Леонардо, – вся наша семейная гениальность, видно, ушла в покойного дядю, а они будут, как я, неучи и дураки… Правда, Буонаротто?..». – «Ну, ну, перестань», – запротестовала Кассандра.

Обещав детям сейчас же вернуться, они прошли в кабинет устраивать гостя. Там Вазари заговорил о своем деле; Леонардо тотчас, с полной готовностью, достал из шкапа дорогую шкатулку: в ней было все, что осталось от Микеланджело. – «Рисунков сохранилось мало, дядя многое сжег перед смертью», – пояснил Леонардо. – «Вот уж не понимаю, зачем. Лучше бы оставил для бедных, верно, за каждый его рисунок можно получить золотой», – вставила Кассандра. – «Дело не в этом, – поспешно поправил ее муж, – зато письма у меня сохранились, кажется, все. Одно только, – сказал он, засмеявшись на этот раз несколько принужденно, – дядя был человек суровый и со мной не церемонился. Я не хотел бы все же, чтобы вы судили меня слишком строго. Дядя иногда бывал ко мне несправедлив»… Вазари успокоительно потрепал его по плечу. – «Я достаточно знал Микеланджело», – сказал он.

Оставшись один, Вазари устало опустился в кресло. Он почти жалел, что приехал: так тоскливо ему было в этом чужом доме. Подумал, что с утра его верно рано разбудят: детская была рядом с кабинетом, и оттуда доносились радостные крики. На столе в необыкновенном порядке были расставлены письменные принадлежности, Около стола, на этажерке стоял тот самый торс. «Изваял афинянин Аполлоний, сын Нестора», – прочел Вазари греческую надпись. – «Да, конечно, это прекрасно, я помню, – подумал он, – но одним художественным совершенством ничто не могло поразить Микеланджело. И сам он мне что-то говорил о простоте, о спокойствии, о мудрости. Он называл этого грека мудрецом… Теперь это пенат у Леонардо… Ну, что ж, и этот тоже мудрец».

Вазари вздохнул и стал просматривать письма, написанные хорошо ему знакомым твердым, четким, вертикальным почерком. В них интересного было немного: все дела житейские и семейные. Микеланджело действительно не церемонился с племянником. «Не знаю, приехал ли бы ты ко мне, если бы я находился в нищете и без куска хлеба, – читал Вазари. – Ты только и заботишься о том, как бы получить мое наследство, а говоришь, что это был твой долг приехать сюда из любви ко мне. Если бы ты и вправду так любил меня, ты бы написал: „Дорогой Микеланджело, истратьте эти деньги на себя в Риме, так как вы нам уже достаточно давали, нам ваша жизнь дороже ваших денег…“ Я был болен, ты же пришел ко мне, ожидая моей смерти и желая знать, оставляю ли я тебе что-нибудь. Неужели тебе мало того, что я имею во Флоренции? Ты очень похож на твоего отца, который выгнал меня из моего собственного дома. Знай, я так составил мое завещание, что ты не должен больше мечтать о моем имуществе в Риме. Убирайся с Богом, не показывайся мне на глаза и не пиши мне больше…» Эти письма, очевидно, нельзя было использовать в книге.

Оказались в шкатулке и стихи Микеланджело. «Condotto da molti anni all ultime ore – Tardi conosco, о mondo, i tuoi diletti…»[8] – читал Вазари. «Да, невесело прожил старик, – подумал он. – Но кто же прожил умно? Уж не я ли?..» Он усмехнулся и, оторвавшись от стихов, уставился в выходившее в сад окно. «Вот и я узнал поздно… Она ворвалась в мою жизнь, исковеркала ее… Она в самом деле была колдунья… Нет, она просто не понимала, в чем дело: за что я сержусь, почему мучаюсь, чего хочу? Повеселились – и слава Богу… От меня сбежала с мальчишкой, теперь сбежала и от него…» Из детской донеслись счастливые голоса, визг. «…La pace, che non hai, altrui prometti, – Е quel ripose che anzi al nascer muore… – Che’l vecchio e dolce errore…»[9] «Она тоже говорила, что все было ошибкой… Я знаю, ей не сносить головы, как тому сумасшедшему…» – «Di me, che’n ciel quel sol ha miglior serte – Che ebbe al suo parte pi? pressa la morte…»[10] – «Вот разве что так. Но чему же тогда научил его афинянин Аполлоний, сын Нестора!». – «Ты глуп, Буонаротто, ах как ты глуп, Буонаротто Буонаротти Симони!», – говорил за стеной счастливый голос Леонардо.

вернуться

8

До последнего часа сожалею об истекших годах, – поздно изведал я, мир, твои наслажденья (итал.)

вернуться

9

«…Неведомый тебе покой другому ты сулишь, – Покой, что умирает, не родившись, – лишь сладостное заблужденье…» (итал.)

вернуться

10

«…Скажи мне о том, что небо, на котором прекрасное солнце восходит, многое знало о смерти…» (итал.)