Марли и мы - Грогэн Джон - Страница 55

– Марли, мы устраиваем вечеринку с ночевкой! – объявил я, ложась рядом с ним. Я гладил его от головы до самого хвоста, пока на его спине не образовались клубки шерсти. Я вытирал слизь из уголков его глаз и чесал его за ухом, что ему очень нравилось. Дженни с детьми приезжает утром, и она побалует его маленькими порциями вареной говядины и риса. Марли был рядом с нами тринадцать лет, и вот, наконец, заслужил перехода на человеческий рацион. Не объедки, а полноценная еда прямо с плиты, приготовленная специально для него. Дети обнимут пса, не подозревая, как скоро его с нами уже не будет.

Завтра в доме снова зазвучат громкие голоса. Но сегодня мы были только вдвоем: я и Марли. Лежа рядом с ним, чувствуя его дыхание на своем лице, я не мог не вспомнить нашу первую ночь тринадцать лет назад, когда я принес его в дом крошечным щеночком, который скулил и звал мать. Я вспомнил, как перетащил его коробку в спальню и мы заснули, а я свесил руку к нему, чтобы он не боялся. И тринадцать лет спустя мы все еще вместе. Я вспоминал его щенком и молодым псом: разодранные диваны и съеденные матрацы, веселые прогулки вдоль Берегового канала, танцы под музыку, страсть к глотанию предметов (в том числе чеков моей зарплаты) и сладкие моменты взаимной симпатии. Каким же прекрасным и верным товарищем Марли был все эти годы, и какими же чудесными сейчас они мне казались!

– Ты до смерти напугал меня, старина, – прошептал я, когда он растянулся возле меня и сунул морду мне подмышку, чтобы я продолжал его гладить. – Как здорово, что ты вернулся.

Мы так и заснули рядышком на полу; он частично на моем спальном мешке, моя рука обнимала его спину. Один раз за ночь Марли разбудил меня. Его плечи вздрогнули, лапы дернулись, и он тявкнул, как щенок. Ему что-то снится, подумал я. Снится, что он снова молод и силен и этот день никогда не кончится.

ГЛАВА 26

Время взаймы

В течение следующих нескольких недель Марли полностью вернулся к жизни. Озорная искорка опять появилась в его глазах, нос снова стал мокрым и холодным. Он поправился. Несмотря на все, через что ему пришлось пройти, он выглядел совершенно здоровым. Он с удовольствием дремал дни напролет, выбрав такое место за стеклянной дверью, где можно было греться на солнце. На своей новой низкокалорийной диете из маленьких порций он был постоянно голоден и стал выпрашивать и воровать еду еще бесстыднее, чем раньше. Однажды вечером я застукал Марли одного на кухне: он стоял на задних лапах, положив передние на кухонный стол, и таскал хлопья с тарелки. Как он смог проделать это при своих слабых бедрах, я не узнаю никогда. К черту физические недостатки, когда хотелось кушать! Я был так приятно удивлен этим неожиданным приливом сил, что мне захотелось обнять пса.

Испуг, что мы пережили тем летом, должен был насторожить нас с Дженни, но мы быстро вернулись к приятному убеждению, что этот кризис – единичное явление и теперь жизнь нашей собаки вне опасности. Мы хотели, чтобы Марли жил вечно. Вопреки всем своим слабостям он по-прежнему жил беззаботно. Каждое утро после завтрака он шел в гостиную, залезал на диван, тер голову и пасть об обивку, заодно взбивая подушки. Потом он поворачивался и проходил по дивану в обратном направлении, чтобы почесать другой бок. Потом он спрыгивал на пол и переворачивался на спину, чтобы почесать и ее. Ему нравилось сидеть и вожделенно облизывать ковролин, словно он был облит самой вкусной подливкой, которую он когда-либо пробовал. В ежедневные обязанности Марли входило облаять молочника, навестить курочек, осмотреть птичью кормушку и обойти вокруг кранов в ванной в поисках капелек воды, которые можно слизнуть. Несколько раз в день он поднимал крышку мусорного ведра на кухне, чтобы посмотреть, какие подарки судьбы можно извлечь оттуда. Он ежедневно вел себя как лабрадор-бегун, пытаясь носиться по комнатам и при этом колотя хвостом по стенам и мебели, и мне все так же иногда приходилось разжимать его челюсти и доставать из пасти разнообразные предметы нашего быта – картофельную кожуру, обертки от булочек, использованные бумажные салфетки и зубные нити. Даже в старости некоторые привычки не меняются.

Через два года после событий 11 сентября, в начале осени 2003 года, я поехал через всю Пенсильванию в небольшой шахтерский городок Шенксвиль, неподалеку от которого тем злополучным утром разбился самолет, следовавший рейсом № 93. Террористы, угнавшие самолет, как предполагалось, собирались направить авиалайнер на Белый дом или Капитолий, но пассажиры, бросившиеся в кабину летчика, развернули лайнер и тем самым спасли огромное количество жизней. Во вторую годовщину теракта главный редактор попросил меня написать материал о влиянии тех событий на психику американцев.

Я провел целый день на месте катастрофы, возле сооруженного на скорую руку памятника. Я поговорил со многими посетителями мемориала, взял интервью у местных жителей, которые помнили события тех дней, побеседовал с женщиной, чья дочь разбилась в автомобильной аварии, которая пришла сюда, пытаясь объединить свое горе с горем других. Я переписал много надписей с асфальта на стоянке. Но я все еще не выработал свой подход. Что я мог сказать об этой ужасной трагедии, чего не сказали до меня? Я поехал в город пообедать и перечитал свои записи. Написать колонку – это все равно что построить башню из кирпичиков: нужно собирать информацию по крупицам, каждую цитату и каждое впечатление. Сначала заложить большой фундамент, настолько прочный, чтобы он смог выдержать твою философию, а потом возводить целое здание. В моей записной книжке было много увесистых кирпичей, но у меня не хватало цемента, чтобы скрепить их вместе. Я понятия не имел, что с ними делать.

Расправившись с мясным рулетом и холодным чаем, я было направился в отель, но вдруг, повинуясь внезапному порыву, развернулся и поехал обратно к месту трагедии, которое находилось в нескольких километрах от города. Солнце уже заходило, последние посетители покидали мемориал. Я долго сидел там в одиночестве, пока закат переходил в сумерки, а сумерки в ночь. С холмов подул холодный ветер, и я плотнее запахнул плащ. Над головой на ветру развевался огромный американский флаг, освещенный последними лучами заходящего солнца. Вот тогда эмоции этого святого места охватили меня, и я проникся трагизмом события, что произошло в небе над этим пустынным полем. Я посмотрел на то место, где разбился самолет, потом перевел взгляд на флаг и почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Впервые в жизни я не пожалел времени, чтобы пересчитать полоски на флаге. Семь красных и шесть белых. Я пересчитал все пятьдесят звездочек на синем фоне. Теперь флаг значил для нас гораздо больше. Новому поколению этот символ будет напоминать о мужестве и принесенной жертве. Я понял, о чем нужно писать.

Я сунул руки в карманы и пошел к автостоянке. Я долго стоял там в темноте и многое успел прочувствовать. Я гордился своими согражданами, которые принесли себя в жертву ради спасения других людей. С другой стороны, я испытывал что-то вроде стыда: ведь, в отличие от них, я был жив и ужасы тех дней лично меня не затронули. Я, муж, отец и писатель, мог жить дальше. Вот тогда-то, в одиночестве ночи, я почувствовал конечность жизни и, как следствие, ее ценность. Мы принимаем ее как должное, но она хрупка, нестабильна, непостоянна и может прерваться в любой момент без предупреждения. Я понял то, что, казалось, было очевидно, но о чем никто из нас почти никогда не задумывается. А ведь в жизни нужно ценить каждую минуту, каждый час, каждый день.

Я почувствовал еще кое-что. Меня поразила широта человеческой души, которая способна одновременно принять и масштабную трагедию, и личную боль. Я имел в виду своего умирающего пса. Со стыдом я понял: даже перед лицом колоссальной человеческой боли, на месте крушения самолета, я переживал за Марли.

Нашему псу как бы дали взаймы некоторое время для жизни. Второй кризис мог наступить в любой день, и когда это случится, я не смогу бороться с неизбежным. Делать операцию в его возрасте было бы жестоко, и мы с Дженни пошли бы на это скорее ради себя, чем ради него. Мы любили этого сумасшедшего пса, любили, несмотря ни на что – или, возможно, за все, что он сделал. Однако я понимал, что приближалось время отпустить его. Я сел в машину и вернулся в свой номер.