100 Великих Книг - Демин Валерий Никитич - Страница 93

С полным основанием можно сказать, что если бы от эпохи гражданской войны остался бы лишь один роман «Тихий Дон», то и этого одного было бы довольно, чтобы наши потомки получили о той эпохе глубокое и многообразное впечатление.

Картина, нарисованная в романе, необозримо широка, как и сама жизнь. Как ориентиры, как вехи, по которым определяют направление пути, в романе много конкретного, реально-исторического. Это помогает нам яснее представить себе масштаб событий и место героев в общем движении истории.

Разумеется, «Тихий Дон» есть прежде всего художественное произведение, классический образец классической литературы. Вся историческая конкретность, обильно привлеченная автором, служит главной задаче — созданию художественного образа. Однако выявить историческую реальность романа — значило бы и лучше понять «Тихий Дон» именно как великое художественное произведение.

Действие романа «Тихий Дон» имеет точную временную протяженность: с мая 1912 года по март 1922-го. Это десятилетие русской истории наполнено событиями исключительного значения: подъем рабочего движения в 1912–1914 годах, отмеченный грандиозными стачками, провозвестниками будущей революции; первая мировая война, до основания потрясшая весь старый мир, а царскую Россию — в особенности; свержение самодержавия в марте 1917 года; борьба партии большевиков за массы. Великий Октябрь; беспримерная в истории гражданская война, полыхавшая на всем пространстве огромной страны от Риги до Камчатки; иностранная интервенция, попытки расчленить Советскую Россию, позорный крах интервентов; победа государства Советов и начало строительства новой жизни…»

По насыщенности и драматизму событий мало было подобных десятилетий в течение всех минувших эпох истории человечества. «Все эти безмерные по сложности явления получили в романе М. Шолохова не только высокохудожественное, но и исторически точное отражение, — пишет С. Н. Семанов. — Порой эта полнота жизненной реальности достигается удивительно скупыми средствами, предельным лаконизмом текста».

Григорий крупно зашагал. По деревянному настилу мостка в прозрачной весенней тишине четко зазвучали его редкие шаги и отзвуки дробной поступи Натальи, поспешавшей за ним. От мостка Наталья пошла молча, вытирая часто набегавшие слезы, а потом, проглотив рыдание, запинаясь, спросила:

— Опять за старое берешься?

— Оставь, Наталья!

— Кобелина проклятый, ненаедный! За что ж ты меня опять мучаешь?

— Ты бы поменьше брехней слухала.

— Сам же признался!

— Тебе, видно, больше набрехали, чем на самом деле было. Ну, трошки виноват перед тобой… Она, жизня, Наташка, виноватит… Все время на краю смерти ходишь, ну, и перелезешь иной раз через борозду…

— Дети у тебя уж вон какие! Как гляделками-то не совестно моргать!

— Ха! Совесть! — Григорий обнажил в улыбке кипенные зубы, засмеялся. — Я об ней и думать позабыл. Какая уж там совесть, когда вся жизнь похитнулась… Людей убиваешь… Неизвестно для чего всю эту кашу… Да ить как тебе сказать? Не поймешь ты! В тебе одна бабья лютость зараз горит, а до того ты не додумаешься, что мне сердце точит, кровя пьет. Я вот и к водке потянулся. Надысь припадком меня вдарило. Сердце на коий миг вовзят встановилося, и холод пошел по телу… — Григорий потемнел лицом, тяжело выжимал из себя слова: — Трудно мне, через это и шаришь, чем бы забыться, водкой ли, бабой ли… Ты погоди! Дай мне сказать: у меня вот тут сосет и сосет, картит все время… Неправильный у жизни ход, и, может, и я в этом виноватый… Зараз бы с красными надо замириться и — на кадетов. А как? Кто нас сведет с советской властью? Как нашим обчим обидам счет произвесть? Половина казаков за Донцом, а какие тут остались — остервились, землю под собой грызут… Все у меня, Наташка, помутилось в голове… Вот и твой дед Гришака по Библии читал и говорит, что, мол, неверно мы свершили, не надо бы восставать. Батю твоего ругал.

— Дед — он уж умом рухнулся! Теперь твой черед.

— Вот только так ты и могешь рассуждать. На другое твой ум не подымется…

— Ох, уж ты бы мне зубы не заговаривал! Напаскудил, обвиноватился, а теперь все на войну беду сворачиваешь. Все вы такие-то! Мало через тебя, чорта, я лиха приняла? Да и жалко уж, что тогда не до смерти зарезалась…

— Больше не об чем с тобой гуторить. Ежели чижало тебе, ты покричи, — слеза ваше бабье горе завсегда мягчит. А я тебе зараз не утешник. Я так об чужую кровь измазался, что у меня уж и жали ни к кому не осталось. Детву — и эту почти не жалею, а об себе и думки нету. Война все из меня вычерпала. Я сам себе страшный стал… В душу ко мне глянь, а там чернота, как в пустом колодезе…

«Тихий Дон» начинается и кончается в хуторе Татарском. Первая фраза романа: «Мелеховский двор — на самом краю хутора». Последняя сцена: Григорий стоит «у ворот родного дома», держит на руках сына. И в его глазах навечно застыла печальная судьба России. Здесь, в отчем доме, в семье, среди близких, на родной земле, на родине все начала и все концы жизни.

98. БУНИН

«ТЕМНЫЕ АЛЛЕИ»

Лучшее произведение о любви в мировой литературе, созданное не в молодости или в зрелые годы, а в старости, на склоне лет. В этом, вероятно, и кроется секрет сборника новелл, написанных 70-летним Буниным в оккупированной фашистами Франции и изданных впервые крошечным тиражом — 600 экземпляров — в Нью-Йорке в 1943 году в самый разгар второй мировой войны. Писатель голодал, но предложений коллаборационистов о сотрудничестве не принял, предпочел жизнь затворника в приальпийском Грасе с ежедневной картофельной баландой и работу над последним шедевром в своей жизни посулам сытого достатка со стороны предателей Франции и врагов России. Казалось, позади осталось все — жизнь, молодость, Родина, друзья, литературная слава и всемирное признание (Нобелевская премия была присуждена Бунину ровно за десять лет до появления «Темных аллей»). Но сохранилось то, что, оказывается, никогда не умирает — Любовь.

Если отвлечься от конкретики сюжетов, бунинская проза — единое и неповторимое песнопение в честь любви. Жизнь — вечное возвращение. И возвращается она в любви. У Бунина — в памяти о любви. Память бессмертна. У писателя-эмигранта оставалась еще память о России и далекой молодости. «Темные аллеи» — книга о русской любви, хотя действие отдельных новелл происходит в Париже, Вене, Испании и даже в Палестине. Всего в окончательной версии сборника 37 рассказов; правда, среди них множество миниатюр — из тех, что принято именовать стихотворениями в прозе.

В наиболее впечатляющих новеллах Бунин рисует, как, правило, любовь роковую, неотвратимую, без остатка страстную. Нередко — с трагическим исходом: кто-то стреляется («Кавказ»), кого-то убивает обманутый любовник («Генрих», «Пароход «Саратов»), а кого-то удавливает ревнивый муж («Дубки»), кто-то травится насмерть («Галя Ганская»), кто-то бросается! под поезд («Зойка и Валерия»). И разлуки, разлуки, разлуки, — оставляющие чувство щемящей тоски. И отдельные рассказы, и все они вместе напоминают импрессионистскую картину, сплошь составленную из следов былых впечатлений. Бунин пишет таю как будто сам пережил случившееся, и заставляет читателя переживать то же самое:

И мы сидели, сидели в каком-то недоумении счастья. Одной рукой я обнимал тебя, слыша биение твоего сердца, в другой держал твою руку, чувствуя через нее всю тебя. И было уже так поздно, что даже и колотушки не было слышно, — лег где-нибудь на скамье и задремал с трубкой в зубах старик греясь в месячном свете. Когда я глядел вправо, я видел, как высоко и безгрешно сияет над двором месяц и рыбьим блеском блестит крыша дома. Когда глядел влево, видел заросшую сухими травами дорожку, пропадавшую под другими яблонями, а за ними низко выглядывавшую из-за какого-то другого сада одинокую зеленую звезду, теплившуюся бесстрастно вместе с тем выжидательно, что-то беззвучно говорившую. Но и двор и звезду я видел только мельком — одно было в мире — легкий сумрак и лучистое мерцание твоих глаз в сумраке.