100 Великих Книг - Демин Валерий Никитич - Страница 95

95

Один недостаток у романа «Петр І» — после него невозможно читать другие исторические художественные повествования — явно видны белые нитки, коими шит сюжет.

100. ТВАРДОВСКИЙ

«ВАСИЛИЙ ТЕРКИН»

В глубь века уходит Та Война, уходят ее солдаты, и уже многие хотели бы, чтоб Поле Битвы «поросло травой забвенья» И уже на деньги какого-то Сороса издается миллионными тиражами учебник истории для школьников, где не упомянута даже Сталинградская битва, а решающим сражением второй мировой войны преподносится танковая баталия в Североафриканской пустыне.

По счастью, существует величайшая на земле русская литература, величие которой состоит прежде всего в том, что она литература высочайшей Правды. Эту правду не закрыть, не заглушить даже и миллиардными тиражами лжи и глупости. Хулители и злопыхатели все равно стараются. Знают, что бесполезно, но стараются. Вот это и есть титаническая борьба Света и Тьмы, Добра и Зла.

А всего иного пущеНе прожить наверняка —Без чего? Без правды сущей,Правды, прямо в душу бьющей.Да была б она погуще,Как бы ни была горька.Что ж еще?И все, пожалуй.Словом, книга про бойцаБез начала, без конца.

Победа в 1945 году носила космический характер. Оказалось, что эту почти тривиальную мысль очень трудно осознать.

Вровень с этой Победой стоит величественный поэтический Эпос о Великой войне — поэма Александра Трифоновича Твардовского. Огромное творение — почти 6000 стихотворных строк. И грандиозна она не размерами, а силой слова, правдой жизни и величием народного духа. «Теркин» стоит рядом только с «Онегиным» Пушкина, «Русскими женщинами» Некрасова и поэмами Маяковского.

Язык поэмы прозрачный, живой, серебряный. Ни одного ненужного, лишнего слова, ни одной пошлой фразы:

— Вот ты вышел спозаранку,Глянул — в пот тебя и в дрожь:Прут немецких тыща танков…— Тыща танков? Ну, брат, врешь.— Ас чего мне врать, дружище?Рассуди — какой расчет?— Но зачем же сразу — тыща?— Хорошо. Пускай пятьсот.— Ну, пятьсот. Скажи почести,Не пугай, как старых баб.— Ладно. Что там триста, двести —Повстречай один хотя б…

Первые главы «Василия Теркина» были опубликованы в 1942 году, хотя имя героя книги было известно по военной печати значительно раньше. И вынашивая свой замысел «Теркина», Твардовский напряженно пытался уяснить сущность людей на войне:

Не эта война, какая бы она ни была, «…» породила этих людей, а то большее, что было до войны. Революция, коллективизация, весь строй жизни. А война обнаруживала, выдавала в ярком виде на свет эти качества людей. Правда, и она что-то делала. «…» Я чувствую, что армия для меня будет такой же дорогой темой, как и тема переустройства жизни в деревне, ее люди мне так же дороги, как и люди колхозной деревни, да потом ведь это же в большинстве те же люди. Задача проникнуть в их духовный внутренний мир, почувствовать их как свое поколение (писатель — ровесник любому поколению). «…» Умонастроения читательской массы определялись не просто трудностями солдатской жизни, а всей огромностью грозных и печальных событий войны: отступление, оставление многими воинами родных и близких в тылу у врага, присущая всем суровая и сосредоточенная дума о судьбах Родины, пережившей величайшие испытания. Но все же и в этот период люди оставались людьми, у них была потребность отдохнуть, развлечься, позабавиться чем-то на коротком привале или в перерыве между огневым налетом артиллерии и бомбежкой.

О ходе работы над «Книгой про бойца» сам поэт рассказывал так. Перед весной 1942 года он приехал в Москву и, заглянув в свои тетрадки, вдруг решил «оживить» старые наброски. Сразу было написано вступление «о воде, еде, шутке и правде». Быстро дописал главы «На привале», «Переправа», «Теркин ранен», «О награде», лежавшие в черновых набросках. По мнению Твардовского, ни одна из его работ не давалась ему так трудно поначалу и не шла так легко потом. Правда, каждую главу он переписывал множество раз, проверяя на слух, подолгу трудясь над какой-нибудь строфой или строкой. И вот вывод:

Каково бы ни было ее [ «Книги про бойца»] собственно литературное значение, для меня она была истинным счастьем. Она мне дала ощущение места художника в великой борьбе народа, ощущение очевидной полезности моего труда, чувство полной свободы обращения со стихом и словом в естественно сложившейся непринужденной форме изложения.

Да, Александр Трифонович, много было у тебя разных прегрешений перед самим собой, оставленной семьей и народом русским. Но, коли придется держать ответ за все содеянное на страшном суде, наверное, замолит все грехи автора русский солдат Василий Иванович Теркин. Этой надеждой и живем.

Я мечтал о сущем чуде:Чтоб от выдумки моейНа войне живущим людямБыло, может быть, теплей.Пусть читатель вероятныйСкажет с книжкою в руке:— Вот стихи, а все понятно,Все на русском языке…