НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 25 - Парнов Еремей Иудович - Страница 53

Двадцать семь лет прошло с начала полетов на Марс, и двадцать — с момента смертоубийственной войны на Земле. Обернулась один раз часовая стрелка «Хроник», но пришла-то отнюдь не в исходное состояние. Все так же, как было до прихода землян на Марс, и не так. Марс пустынен, но к этому времени почти полностью опустела и Земля.

«Жизнь на Земле никак не могла устояться, чтобы хоть что-то сделать как следует, основательно. Наука слишком стремительно и слишком далеко вырвалась вперед, и люди заблудились в машинных дебрях, они, словно дети, чрезмерно увлекались занятными вещицами, хитроумными механизмами, вертолетами, ракетами. Не тем занимались: без конца придумывали все новые и новые машины- вместо того, чтобы учиться управлять ими. Войны становились все более разрушительными и в конце концов погубили Землю…»

В словах героя новеллы «Каникулы на Марсе» — вся горечь души Рэя Брэдбери, прекрасно понимающего, что не «человечество вообще» повинно в том, что произошло. Писатель не расставляет политических акцентов, но его совесть художника беспощадна по отношению к соотечественникам, и у читателя не остается сомнений, по чьей именно вине была развязана термоядерная катастрофа. Слишком уж все в «Марсианских хрониках» — американское…

Но еще лучше писатель говорит о человечестве, «заблудившемся в машинных дебрях», в коротком рассказе «Будет ласковый дождь». Это и не грусть, и даже не гневная проповедь — святая ярость рвалась из груди Брэдбери, пока пальцы отбивали на клавиатуре машинки этот маленький реквием по человечеству. Сколько же надо было перестрадать, чтобы новелла — самая «земная» в хрониках — впечатляла больше, чем добрая дюжина иных романов о конце человечества в атомном пожаре!

…Все погибли, а Дом — механизированное чудо века — жив. По-прежнему исправна электроника, все так же, будто ничего и не произошло, Дом обслуживает несуществующих хозяев, холит их, кормит, защищает, развлекает. И если правда, что вещи — продолжение людей, созданы по их образу и подобию, то и этот Дом многие говорит о людях. Не обо всех людях, а о тех, что жили в обществе, символом которого стал Дом, живое воплощение доведенной до идиотизма страсти к комфорту. Истерически-подозрительный, наглухо закрытый для всех «чужих» («самосохранение, граничащее с психозом»), полный какого-то своего, механического, «самомнения» и внешней респектабельности — так и видишь воочию сияющую, самоуверенную, стопроцентно-американскую улыбку Дома! Механически-бесчеловечное равнодушие, скрытое обязательной улыбкой на фасаде, — нужен ли символ прозрачнее?

Как и Дом, люди поначалу пытались бороться с опасностью, старались что-то противопоставить нашествию машин, не одушевленных человечностью. Ведь любимые стихи хозяйки Дома, которые тот продолжает, словно в издевку, декламировать изо дня в день, не о рычагах и винтиках, а о природе, весне… Но — не вышло…

И когда не вышло на Земле, последние, кто сумел вовремя понять, что все кончено, вновь устремились на Марс. Мужчина и женщина, и их дети — новое поколение марсиан. Решившие начать все строить заново, они первым делом жгут книги. Особенные книги: биржевые вестники, религиозные и политические трактаты…

«Я сжигаю образ жизни — тот самый образ жизни, который сейчас выжигают с лица Земли… Я был честным человеком, и меня за это ненавидели… Тот образ жизни доказал свою непригодность и сам себя задушил. Вы только начинаете жить. Я буду повторять все это каждый день, пока вы не усвоите».

Подумать только, эти обращенные к детям слова, которые звучали бы уместнее в устах взрослого, много пережившего человека, были на самом деле написаны юношей двадцати пяти — двадцати шести лет отроду. Написаны, когда еще не только книги — самого замысла «Хроник» не было и в помине!

…Цитатой мы начали рассказ о «Марсианских хрониках» — цитатой и завершим его. Марсианская фантастическая летопись Брэдбери заканчивается сценой, которая, будучи раз прочитана, не исчезнет из памяти никогда. Вместе с дымком от тлеющих головешек уходит в небытие само напоминание о землянах, некогда наводнивших Марс своими вещами, своими словами и идеями. Словно просыпаясь после тяжелого долгого сна, древний Марс с удивлением оглядывает горстку людей на берегу канала. Людей? Или — марсиан?

«— Мне всегда так хотелось увидеть марсианина, — сказал Майкл. — Где же они, папа? Ты ведь обещал.

— Вот они, смотри, — ответил отец. Он посадил Майкла на плечо и указал прямо вниз.

Марсиане!.. Тимоти охватила дрожь.

Марсиане. В канале. Отраженные его гладью. Тимоти, Майкл, Роберт, и мама, и папа

Долго, долго из журчащей воды на них безмолвно смотрели марсиане…»

Октябрь 2026 года — стоит в подзаголовке последнего рассказа. Октябрь — тяжелый, грустный месяц для Брэдбери, но в то же время как-то противоестественно любимый. В октябре случаются невзгоды, октябрь рождает мрачные мысли, приходящие под стук дождя по карнизу… Может быть, поэтому финал «Марсианских хроник» печален, даже беспросветен. А в отблеске крохотного костра из книг, осветившего на мгновение берег марсианского канала, мы с тревогой видим образ другого огня — всепожирающего, справляющего свой «бал» огня из следующей книги Рэя Брэдбери, ждать которой осталось недолго. Романа «451° по Фаренгейту».

Успех «Марсианских хроник» был поистине фантастическим: в тоал же мае 1950 года вышло второе издание, затем — третье, четвертое… К настоящему времени общий тираж книги исчисляется семизначной цифрой, а количество зарубежных изданий приближается к четырем десяткам. На обложке следующей книги Рэя Брэдбери под фамилией автора значилось знакомое и понятное массовому читателю: «автор «Марсианских хроник».

В последующие годы писатель не раз возвращался к своему Марсу, и в каждом новом рассказе обязательно проскальзывали знакомые штрихи — иначе и быть не могло, шли годы, а Марс не отпускал, все подталкивал, заставлял что-то добавить, досказать… И в рассказе «Земляничное окошко» нам обязательно припомнится Дрисколл из «Зеленого утра», а «Улыбка» вновь разожжет притихшие с годами ярость и гнев, рожденные «Изгоями» и «Эшером 2»… Были, впрочем, и другие рассказы про Марс, например, с явным религиозным оттенком («Огненные шары», «Мессия», «Машины счастья»).

И все-таки чувствовалось, что Брэдбери начинает уставать от Марса, а рожденное дитя уже живет собственной жизнью и уходит из-под родительского крыла. Поэтому, когда в начале семидесятых вышел замечательный многоплановый рассказ «Затерянный город на Марсе», большинство восприняло его как итоговый.

Знакомые лица — капитан Уайлдер и Сэм Паркхилл. Знакомый, полюбившийся мир, но теперь уже окончательная сказка с обязательным для сказки исполнением желаний. Мир-сирена, завораживающий, притягивающий и уже не выпускающий обратно. Да и зачем бежать? Не покойнее ли остаться, купаясь веки вечные в безмятежности и наслаждении! Или же постоянно подогревая кровь желанными приключениями и опасностями. Или открывая новые истины. Каждому свое, но каждому — желанное…

И от этого-то Марса-искусителя бежит прочь капитан Уайлдер, бежит, чтобы окончательно выбрать настоящее: звезды, ракеты, тревоги и восторги жизни, все это вместо сонных грез. Не сам ли автор бежит вместе с Уайлдером, покидая мир, который подарил людям?

Может быть, и так. Но что нам до этого — нам, читателям, для которых брэдбериевский Марс стал такой же реальностью, как и города Александра Грина, как астероид Маленького Принца? Настоящие сказки не умирают, на то они и сказки.

Осталось заполнить еще одну страницу той самой реальной хроники, с которой мы начали наш рассказ.

…Марс, долина Хриса, чуть к северу от экватора, 20 июля 1976 года. Войдя в плотные слои атмосферы, американская станция «Викинг-1» начинает мягкую посадку на поверхность планеты. На высоте шести километров раскрывается парашют, а чуть позже одновременно с выдвижением трехногого шасси, включаются тормозные двигатели. И вот станция на поверхности Марса! Включается телекамера, и через двадцать минут на Земле начинают расшифровывать первые телекадры.