Религия - Уиллокс Тим - Страница 55

Он потер лицо обеими руками. Его единственным желанием сейчас было вернуться в постель, в объятия Ампаро, но это как раз было одно из тех желаний, которые вернее других ввергали его в неприятности. Карла попросила отвезти ее на Мальту, он сделал это и многое другое. Он вернул румянец на ее щеки. Он дал ей возможность ощутить вкус приключения. Пусть они проиграют, но с честью. Конечно же, ее демоны успокоятся при таких условиях. Он привел козочек в волчье логово, и сознание этого тяжко давило на его разум. Естественно, теперь его обязанность состоит в том, чтобы вывезти их обратно. Откажет ли она ему в титуле после женитьбы? Он как-то позабыл обговорить это условие среди прочих деталей их сделки, что только доказывало слабость его разума, затуманенного зрелищем прекрасной груди. Он безгранично обожал Карлу, сильнее, чем хотел бы признать. Мужчина способен и не на такие глупости ради женщины. Но ведь он бороздил эти воды, еще и поддавшись чарам Ампаро. Это задевало Карлу, без всякого сомнения, и когтистая лапа сжала ему внутренности. Если бы только графиня была чуть менее чувствительна… Если бы он только не напутал с поцелуем, который пытался похитить у нее в саду. Все, что он сумел уловить, — отвращение. Что и неудивительно. А какое сильное чувство он испытывал, глядя на спящую Ампаро всего какой-то час назад?

Проклятье! Он был закован в невидимые кандалы. Мучим духовными орудиями пытки, созданными самим дьяволом. Проницательный человек сумел бы устроить свой отъезд без лишней суеты. Но он не был проницательным человеком, во всяком случае так казалось, и он подытожил все эти пустые размышления тяжким вздохом.

— Тебя что-то мучит, мой господин, — произнес Никодим.

Тангейзер простонал и опустил руки. У македонца было поразительное лицо, смуглое, с ясными чертами, совершенно симметричное и пропорциональное. Черные глаза с длинными ресницами смотрели на мир с оскорбленной невинностью икон на стенах Айя-Софии. Возможно, именно благодаря этим качествам он и оказался среди личных охранников Мустафы, потому что старики черпают уверенность в зерцале юности. Они говорили по-турецки.

— Я слишком часто предаюсь мысленному самобичеванию, — пояснил Тангейзер. — Не советую тебе обзаводиться подобной привычкой.

— Ты показал мне обратную дорогу к Христу, — сказал Никодим. Его глаза сияли идеализмом человека слишком юного, чтобы понимать некоторые вещи. — Моя жизнь принадлежит тебе.

Тангейзер улыбнулся.

— Я не религиозный человек.

— Ты зришь в суть вещей, на что способны только религиозные люди.

Тангейзер не видел причины возражать ему. Верность, на чем бы она ни основывалась, была ценным приобретением. Никодим подтянул рукав рубашки, обнажив бронзовую мускулистую руку, а на ней браслет желтого золота с гравировкой. Он снял браслет и протянул Тангейзеру.

— Прошу тебя, — сказал он. — Прими в подарок. Он облегчит твои страдания.

Тангейзер рассмотрел вещицу. Это было разомкнутое кольцо, тяжелое, наверное, унций семь или восемь, очень мужское украшение. Цвет металла был неровный, с оттенками, и полировка не доведена до совершенства, в узоре были заметны следы от молотка, симметрия тоже была не идеальна. Но тем не менее вещь была поразительная. В центре ширина браслета доходила до полутора дюймов, к краям он сужался до дюйма. И края были украшены головами рычащих львов. Тангейзер повернул браслет к свету и увидел внутри надпись на арабском языке. Он прочитал ее вслух.

— «Я пришел на Мальту не за богатствами и не за славой, а ради спасения своей души».

Он посмотрел на Никодима. Интересно, кто подарил его юноше и почему, но он сомневался, что действительно хочет знать ответ. Тангейзер надел браслет на руку. Он ощутил, как приятное тепло разливается по его груди. Наверное, эта надпись заключала в себе сверхъестественную силу.

— Это самый ценный подарок из всего, что у меня есть, — произнес Тангейзер. Он поднял руку, и браслет сверкнул неярким, почти охристым, светом. — В нем заключена сила, не видная глазу.

Никодим серьезно кивнул.

— Прежде чем сделаться султаном, шах Сулейман был золотых дел мастером,[82] — сказал Тангейзер.

— Да, — отозвался Никодим. — Я тоже. — Тангейзер посмотрел на него. — То есть я учился пять лет. Но так и не вступил в гильдию.

Теперь мелкие изъяны браслета сделались понятны.

— Так, значит, это твое собственное творение.

Никодим кивнул.

— Из сорока девяти золотых монет. — Он произнес это так, словно эти монеты были платой за что-то, чего нельзя продавать.

— Значит, ты преобразил нечто заурядное в красоту, — продолжал Тангейзер. — На свете нет магии выше.

Облачко грусти набежало на лицо македонца.

Тангейзер улыбнулся.

— Позволь мне обнять тебя.

Никодим шагнул к нему, и Тангейзер прижал его к груди.

— А теперь ступай, поднимай Борса из его берлоги. — Он отпустил юношу. — И приготовь что-нибудь вкусное для женщин, пока меня нет. Они едят как воробушки. — Никодим развернулся, чтобы уйти, но Тангейзер остановил его. — Никодим, ты облегчил мои страдания.

Лицо Никодима озарилось улыбкой. Он поклонился и вышел. Тангейзер подошел к двери, и яркие блики солнечного света заиграли на браслете. Только золото выглядит и ощущается как золото. Все остальное просто обман, за это люди и любят его. Тангейзер ощутил легкую дрожь под ногами, и звуки нескольких дюжин взрывов докатились до обержа. Осадные орудия начали обстрел со склонов холма Скиберрас. Для форта Сент-Эльмо начинался новый день.

Пятница, 8 июня 1565 года

Госпитальная площадь, крепость Святого Анджело

Борс подавил раздражение из-за того, что пропустил горячий завтрак; он уминал хлеб с сыром и запивал вином, пока они шагали через город.

— Эти женщины доводят меня до безумия, — произнес Матиас.

Борс разыграл изумление.

— И что же эти нежные возвышенные создания выкинули на этот раз?

Матиас фыркнул.

— А разве им нужно делать что-нибудь другое, чем просто дышать? — Он развел руками, словно представляя себя жертвой сил более могучих и хитроумных, чем он сам. — У меня есть одна, но я хочу и другую тоже.

— Графиню? — спросил Борс. — Я-то думал, она для тебя слишком благородна.

— Она очаровывает, даже не подозревая об этом.

— Ну, думаю, ты запросто можешь пасть в ее жаркие объятия, как только оставишь в покое ее дражайшую подругу. Судя по ее виду, она не была с мужчиной с тех пор, как родился ее ребенок. Хотя, ясное дело, в этих вещах ты куда искушеннее меня.

— Если бы речь шла об одном лишь плотском желании, все не было бы так сложно. Но я испытываю чувства к ним обеим.

— А вот это брось, — посоветовал Борс. — Любовь и в лучшие времена — штука, не заслуживающая доверия.

— Я не сказал «любовь».

— Тогда давай поспорим, сколько ангелов может уместиться на острие иглы.

— Продолжай, — сказал Матиас.

— На войне любовь становится настоящей чумой, — принялся объяснять Борс. — Ненавидевшие друг друга соперники делаются братьями, неприязнь становится крепкой дружбой, а люди незнакомые прижимают друг друга к груди. Посмотри на Ла Валлетта. Бьюсь об заклад, еще шесть месяцев назад многие испанцы или итальянцы сплясали бы на радостях джигу, увидев, что у него из спины торчит кинжал. Во всяком случае, я слышал такое. А теперь этот человек ходит по воде. И почему? — Он выдержал драматическую паузу. — Потому что любовь — это та лошадь, которая тащит грязную телегу войны. Иначе почему мы воюем снова и снова? Что же касается войны и женщин, ни в одно другое время их плоть не кажется такой восхитительной, их добродетели — такими яркими, а их нежность — более желанной для твоей души. — Он посмотрел Матиасу в глаза. — А дырка у них между ног превращается в самый глубокий колодец, в какой ты когда-либо падал.

Матиас немного помолчал, размышляя над его словами, что обрадовало Борса. Обычно у Матиаса на все был готов ответ.

82

Имеется в виду увлечение Сулеймана, еще наследника престола, ювелирным искусством. Он также был поэтом, как и его предшественник и преемник.