Религия - Уиллокс Тим - Страница 68

В главном турецком лагере на Марсе он отправился на базар, чтобы напомнить о себе некоторым дружественно настроенным торговцам. Они пили кислое молоко с солью и кориандром, и он узнал, насколько чудовищны потери турок, осаждающих форт Святого Эльма. Несколько янычарских отрядов, не желавших отступить, были буквально стерты с лица земли. Хотя кампания оказалась более напряженной, чем предполагалось, никто не сомневался, что султан Сулейман победит, ибо такова воля Аллаха. Когда миром будут править купцы, дружно согласились все, вот тогда наступит всеобщее благополучие, но этот день придет еще не скоро, а пока что они будут извлекать выгоду из всего, из чего сумеют.

Очень много говорили о достоинствах мальтийских гаваней, а также о пользе, какую можно будет из них извлечь, когда все это перейдет в собственность султана. В руках злобных псов ада остров был не более чем казармой и рынком рабов. А при оттоманских турках он расцветет. Здесь, где скрещивается дюжина крупных торговых путей, да если еще покончить с пиратством христиан, можно сколотить настоящее состояние. Эти торговцы хотели застолбить себе место, именно ради этого они забрались так далеко от дома и так рисковали. Тангейзер понял, что завидует им. Но потом он понял, что, когда Мальта сделается источником турецких денег, им с Сабато Сви не придется уже погружать свои ведра в поток, текущий из Венеции. Несмотря на периодические сложности, безмятежная республика всегда была впереди Оттоманской империи по торговле. Тангейзер продолжал рассуждать, теперь уже в широком масштабе, про объединение купцов — сами купцы восприняли это с восторгом. Кто-то из них знал о репутации Сабато Сви, кто-то был лично знаком с Моше Моссери. Евреям всегда доверяли и уважали их. Тангейзер представил глаза Сабато, когда он предложит ему в два раза расширить дело, сократив при этом в два раза расстояние.

Его осенило, что турки смогут восторжествовать только за счет гибели Религии. Но на самом деле, если Религия исчезнет с лица земли, никто не станет долго скорбеть. Отслужат мессы, вознесут хвалы погибшим. Монархи, герцоги и попы кинутся вырывать друг у друга земли. Те, кто ненавидел Ла Валлетта, будут всячески превозносить его, примазываясь к его славе. Рыцари исчезнут из памяти вместе с причиной, по которой они гибли. И время расставит их имена по полкам истории рядом с династиями, племенами и империями, слишком многочисленными, чтобы о них говорить.

— И где теперь эти греки, после тысячи лет Византии?

Он пробормотал эти слова вслух, и все посмотрели на него как-то странно, наверное, потому что ответ был очевиден. Те греки, у которых имелись какие-то таланты, стали рабами шаха Сулеймана и были за то благодарны. Остальные же — крестьяне, силящиеся добыть пропитание из камней. Тангейзер собрался с мыслями и, выказывая свою благосклонность, сообщил о перспективах перца на рынке. С Мальты они могли бы отправиться прямо в Геную, Барселону, Марсель и совершенно покончить с зависимостью от венецианцев. Цены были названы вслух, и торговцы принялись морщить лбы, производя в уме расчеты. Остаток дня прошел незаметно в подобного рода вполне гражданских беседах. Кофе был крепкий, печенье сладкое, и никто из мужчин вообще не заговаривал об убийствах. Солнце за холмами клонилось к западу. Раздался призыв муэдзина. Тангейзер молился вместе с друзьями, и он, богохульник и мошенник, обрел в молитве утешение. Затем зерноторговец из Галаты, больше всех заинтересовавшийся его прогнозом о перце и водивший дружбу с семьями из Мендеса, поделился с ним слухом, что Мустафа собирается следующей ночью, в праздник неверных, захватить защитников Сент-Эльмо врасплох.

Добыв для Старки этот лакомый кусок, Тангейзер уехал из лагеря, направив Бурака в темноту, к Калькаракским воротам. Поскольку Мустафа был полностью занят фортом Святого Эльма, с восточной стороны Эль-Борго почти не патрулировали, и он доехал без приключений. Дня хватит, чтобы отыскать Орландо Бокканера. В любом случае, не больше двух-трех дней. Мальчик вырос в Эль-Борго, скорее всего, находится в городе и сейчас. А потом он заберет всех, кто ему дорог, из этого безумия и предоставит все остальное воле Господней.

Когда он наконец добрался до Английского обержа, улица Мажистраль была пустынна, небо над ней ясное и темно-синее. Луна растет и в следующую неделю будет светить ярко, но пока что она находилась между первой и второй четвертями, так что их ночной переход в Зонру будет неопасен. Впятером не так-то просто пройти мимо часовых у Калькаракских ворот, даже с passe porte в Мдину. Но часовым будет невдомек, куда еще они могут направляться. Он улыбнулся. Присутствие женщин снимет с них всякое подозрение в дезертирстве к туркам.

Он вошел в трапезную и обнаружил, что Борс с Никодимом играют в триктрак. На лице Борса застыло выражение невыносимого страдания, свойственное только азартным игрокам, находящимся награни поражения. Уронив голову на стол, рядом спал третий человек, которого он не знал. Его рука завершалась забинтованной культей. Из ниоткуда выскользнула Ампаро, обвила его руками, он обнял ее и поцеловал в сочные губы. Она почему-то была прекраснее, чем обычно. На ее худое несимметричное лицо падал свет свечей, вмятина в лицевой кости терялась в тенях; он поймал себя на том, что ему не хватает этого недостатка ее лица, — он сожалел бы, если бы тот вдруг исчез. В волосах у Ампаро торчал костяной гребень, и Тангейзер был тронут. Он отпустил ее, а она с большой неохотой отпустила его. Он приставил дамасский мушкет, завернутый в одеяло, к стене.

— Ага, — сказал Борс, — великий хан вернулся. — Подтеки высохшего пота оставили дорожки на его припудренном порохом лице, и он походил на гигантского непослушного ребенка. — Что нового в Мекке?

Тангейзер увидел бутыли в оплетке.

— Вино осталось?

— Нет.

— А ужин?

— Повар занят.

Никодим бросил кости, Борс грубо выругался и грохнул кулаком по столу. Ночь стояла теплая, и Тангейзер подумал о своей прохладной ванне. А почему бы нет? Он отстегнул ятаган и расстегнул пуговицы на кафтане, посмотрел, как Никодим неспешно и умело бросает белые кости на доску для триктрака, и сказал по-турецки:

— Никодим, дай ему выиграть. Представь, что перед тобой маленький мальчик, которого ты нежно любишь.

— Да он и играет, как маленький, — ответил Никодим. — Но почему я должен ему поддаваться?

— Тогда все сразу успокоится, в эту ночь мне хотелось бы тишины. Кроме того, это было бы разумным вложением для получения прибыли в будущем.

Борс кинул кости и снова выругался.

— Эти кубики заговоренные! Что тебе сказал этот греческий пес?

— Он сказал, что хотел бы тебя поиметь, но только ждет, когда ты помоешься.

— Он и так уже меня поимел, не меньше дюжины раз. Наверное, придется одалживать золото.

— А вы играете на золото?

Борс скривился, его громадные грязные лапы легли на доску.

— Я спросил, что нового? Нового что?

— В Калабрии уже подогревают нам обед, — ответил Тангейзер.

Борс моментально забыл об игре. Посмотрел на него мрачно.

— А рулевой?

— Компас есть. Я буду вашим рулевым.

— Великолепно.

— И еще я узнал имя сына графини.

Борс снова уставился на доску, плохо скрывая раздражение, потом вытянул руку, словно собираясь сунуть ее в гнездо скорпионов. Черные кости легли на нужное место.

— Мне плевать, — пробурчал он.

— А где Карла?

— Она спит, — ответила Ампаро.

— Тогда пойду приму ванну, — сказал Тангейзер.

Борс, не обращая на него внимания, сгреб кости в кожаный стаканчик. Что-то недобро бурча, с грохотом положил его перед Никодимом.

— Кидай и будь ты проклят, мусульманский дьявол.

Тангейзер заметил тревогу на лице Ампаро и улыбнулся.

— Посочувствуй ему, — сказал он. — Борс был лучшим игроком в триктрак в Мессине, во всяком случае так он считал.

— В который раз я оказываюсь среди обрезанных, — проворчал Борс. — И где? На бастионе католической веры! Это нарушает всякий естественный порядок вещей. — Он посмотрел, как покатились кости, затем замер, словно кот, следящий за раненой мышью, когда Никодим сделал поразительно неудачный ход. — Иди, иди в свою ванну, — сказал Борс, — а мужчинам предоставь заниматься мужскими делами.