Приключения 1969 - Егоров Виктор - Страница 79

Ракета погасла. Зигзаг, еще зигзаг. Скорее, пока не взлетела следующая, до нее десять минут времени!

Никто не отстал, никого не ранило в пути, и вот уже по времени должно быть место сосредоточения. В кромешной тьме Величко спускается в низину, по дну которой течет ручей. Вся группа уже здесь. Должна быть здесь. Но есть ли она — не видать. Никого. Ничего. Черная, беспроглядная мгла да шелест дождя.

Не могли же немцы без единого выстрела, без крика или шороха захватить его товарищей! Хотя отчего же? За спиной у Величко больше сотни разведывательных операций. Бывало и так, что один он, отстреливаясь, уходил от перехитрившей группу засады. Все бывало за два года войны. Осторожность, трижды осторожность — к этому приучила его разведка.

— Хитер ты, старшина, — говорили ему. Конечно, хитер. Будешь хитер, коль хочешь дело сделать. Таких ухарей, как Колька Карпов, обычно убивают в третьем-четвертом поиске. Да хорошо, если одного.

И Величко залег у ручья, притаясь, всматривается и вслушивается в темноту. Мелькнувшие следом за пулеметного очередью желтоватые круги света на долю секунды вырвали из мглы людей, затаившихся в низине. Разведчики одолели половину дороги и собирались с силами перед второй.

Величко сразу узнал коренастую фигурку Карпова, как ни искажал ее мешком свисавший маскхалат. Лейтенант обходил разведчиков, наклонялся к каждому и, о чем-то пошептавшись, шел дальше. Вот и перед Величко блеснули его расширенные глаза. Только одни глаза и светятся из тьмы. Звезды в них, что ли, отражаются?

— Цел, Саша?

— Ты бы пригнулся, — не стал отвечать на никчемный вопрос старшина, — не по Большой Семеновской гуляешь.

Карпов сел. Прямо в мокрую траву. И не шелохнулось ничего, словно тень скользнула на землю. Горячая рука нашарила руку Величко, сжала.

— Как думаешь, если я с саперами махну бегом до проволоки? Пока вы доползете, проходы готовы будут.

Вот, начинается. Бегом, быстрей… Сколько их, таких быстрых, хоронил Величко…

— А я, когда вы с разбегу на пулеметы напоретесь, людей из огня выводи, к матери твоей заходи, рассказывай про твою героическую гибель. Майору объясняй, как сдуру операцию загубили…

Смеется Карпов. Все-таки шесть лет разницы, мальчишка еще, только-только двадцать пять минуло. Сам-то себе Величко в свои тридцать с небольшим стариком сейчас кажется.

Дальше надо было ползти. Те же самые зигзаги. В той же самой мокрой и скользкой траве. Только каждый — и со спины и сбоку — отовсюду исхлестан травяными прядями. Раздвигать головою мокрые жесткие стебли, царапающие лицо, — занятие не из лучших. Резкий запах сгоревшего тротила бьет в нос. Он чувствуется задолго до появления воронок. И что-то все чаще и чаще они попадаются. «Не нарочно ли выбирают передовые такой путь, чтобы полегче?» — даже забеспокоился старшина.

Нет, все нормально, если пригнуть траву вокруг пошире, все так же попеременно возникают слева две ярких звезды и ковш Большой Медведицы справа. А в свете ракет отчетливо видны теперь ориентиры, на которые разведчики намечали движение еще из своих окопов.

Где-то там, далеко позади, в глубоких, безопасных, кажущихся отсюда просто неуязвимыми окопах светит фонариком на ручные часы взволнованный майор Чекмазов. И сразу к светлому кругу наклоняются еще три головы. Непривычно молчаливый заместитель начальника разведки тут же опять вылезает на бруствер окопа и вглядывается во тьму, где ничего нельзя увидеть.

Длинная пулеметная очередь раздается на правом фланге. За нею еще одна. И тоже длинная.

— Ошалели, сволочи! — орет из тьмы невидимый человек. И пулемет умолкает, словно подавившись. А по траншее прокатывается сдержанный гул, не спит в ней, оказывается, никто, все ждут и костят сейчас на корки пулеметчика, из-за которого немцы могут всполошиться прежде времени.

— Костя, они уже под проволокой! — негромко говорит Чекмазов капитану Курочкину, начальнику артиллерийской группы поддержки пехоты.

— Расчеты к орудиям! — отрывисто бросает тот куда-то в темноту у своих ног.

И темнота отвечает ему хриплыми голосами телефонистов. Орудия к бою готовы.

Но еще некуда стрелять, еще незачем стрелять, по-прежнему спокойно на немецкой стороне, не чаще, чем прежде, вспыхивают тусклые шары ракетных всполохов. И дождь, нудный дождь, спасительный дождь расчеркивает наискосок эти шары.

А под немецкой проволокой, уже не замечая дождя, не чувствуя на себе мокрой одежды, затаились и группа захвата и группа прикрытия. Здесь осветительные ракеты не тусклые световые пятна, а яркие прожекторы, которые, несмотря на дождь, обнажают все перед позициями.

В десятиминутные перерывы между ракетами саперы в кромешной тьме осторожно орудуют ножницами, срезая нижние ряды проволоки. Верхние пока остаются на месте, чтобы наблюдатели противника даже при свете не заметили ничего подозрительного.

Коля-Вася первыми проползают сквозь проделанный ими проход и возвращаются обратно к разведчикам. Мин за проволокой нет, можно идти. И оба снова ныряют под заграждения.

Карпов и Величко, прижавшись к самым кольям, пропускают мимо себя всю группу. Как хочется заглянуть каждому в лицо, руку пожать, подбодрить! Но не видно лиц в темноте, говорить нельзя, руки жать некогда: сейчас начнется самое главное.

— Ну, будь жив, Саша, — больно стиснул лейтенант нервно дрогнувшими длинными пальцами руку старшины, — двигаем.

— Причешем сейчас фашиста, — соглашается бывший парикмахер Величко, ставя на боевой взвод гранату, — наведем перманент.

Оба отползают на фланги группы.

Только сверхнапряженный слух может уловить слабый скрежет ударных механизмов гранат — вся группа изготовилась к броску. До немецкого окопа не больше сорока метров.

— Вперед! — яростный шепот лейтенанта срывает всю разведгруппу с места.

«Эх, рановато чуть!» — досадует, вскакивая, Величко. Но теперь не остановишься. Теперь только вперед.

И нет совсем дождя, нет травы, нет земли под ногами, только ветер свистит в ушах, только бруствер вражеского окопа маячит впереди или мерещится всем: так долго к нему присматривались.

Ракета!

Конечно, топот двадцати пар сапог достиг траншеи. Но осталось всего метров десять.

Заклокотало, забилось сине-багровое пламя на рыльце пулемета. Ничего, осталось пять-шесть шагов.

Десяток огненных снопов выбрасывают алые языки из немецкой траншеи — умеют бросать гранаты разведчики.

Ах, земля, ты все-таки есть! Величко никак не может вытащить ног из опутавшей их проволоки. Он волочит ее за собою. И нет возможности шага сделать. Падая со спутанными ногами, старшина видит, что все, вся группа, так же как и он, завязла в нескольких метрах от окопа.

А ракеты уже стеною висят над немецким передним краем. Светлой, яркой стеною рассечена ночь.

Справа и слева бьют по немцам пулеметы прикрытия. Два пулемета. Только два! А по всей обороне противника двадцать-тридцать пулеметов уже мечут в темноту огненные струи.

МЗП — малозаметное препятствие, оно, конечно, оно; тонкие стальные нити, завитые в хитроумные петли, расстелены перед немецким окопом. Прямо в них и врезалась разведка.

— Коля-Вася! — рычит старшина. — Коля-Вася, саперы, боговы дети!

И когда Величко уже видит, как выскакивают из блиндажа и бегут на огневую те шестнадцать, которых они должны были блокировать на месте, не выпустить их из блиндажа, тут его осеняет:

— Коля-Вася, вынь мои сапоги!

Величко рывком выбрасывает перед собою прямо на проклятое эмзэпэ сложенную вдвое плащ-палатку и, вырвав ноги из сапог, босиком бежит по брезентовой дорожке.

— Коля-Вася!.. — Он больше ничего не может крикнуть, сознание застряло на этой фразе, а руки, тело, ноги действуют автоматически. Граната летит прямо к блиндажу, в окоп, в лицо первым из шестнадцати немцев.

Ледов, совсем еще юный разведчик Ледов, тоже босой, стоит уже рядом с Величко и лупит из автомата сверху вдоль хода сообщения, не давая тем из гитлеровцев, кто еще не вышел, выбраться из блиндажа.