Чья-то любимая - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф - Страница 88

Пролистав еще ряд справочников, она посоветовала нам послать фильм с автобусом. Мы пересекли улицу и подошли к бакалейной лавке, которая одновременно служила и автобусной станцией. Пару часов спустя, где-то за Остином я позвонила на студию и сказала Ванде, секретарше Эйба, в какое время ей надо будет забрать фильм на ближайшей автобусной станции.

– Украденный фильм? – спросила Ванда. – А кто и какой фильм украл? Ничего про это не знаю. Эйб давно уехал, к вашему сведению. Он женился, и сейчас у него медовый месяц. Теперь здесь не так уж много чего и случается. Вы хотите сказать, что этот фильм украли вы сами?

– Самое смешное, что мне довелось услышать за всю мою жизнь! – сказала Ванда, когда я подтвердила, что фильм украла именно я. – Может быть, мы ничего Эйбу вообще не скажем? Мне кажется, не нужно смущать его покой, особенно сразу после свадьбы.

– На ком же женился Эйб? – спросила я.

– Не знаю, кажется, она из Вегаса, – ответила Ванда и сняла другую трубку.

ГЛАВА 11

Когда я вышла из телефонной будки, оказалось, что мои мужчины, не тратя времени зря, уже побывали в винной лавочке. Прямо на капоте «кадиллака» лежали извлеченный из машины холодильник, плоды лайма и бутылки с мексиканской водкой. Мои спутники выжимали лайм в водку, смешивая для себя коктейль «Маргарита». Эльмо купил молоток и сейчас дробил на мелкие кусочки лед, обернутый в полотенце.

– Они там даже не знают, что мы взяли этот фильм, – сказала я.

– Вы хотите сказать, что мы все затеяли зазря? – сказал Винфильд.

– Да, в любом случае, кому нужен какой-то там фильм? – заявил Эльмо. – Нам надо было выкрасть Эйба и пригрозить, что если мы не получим последний монтаж, мы его сбросим с дирижабля «Славный год». Наше время – время насилия, а простые кражи уже больше в счет не идут.

Они сделали коктейли из мексиканских напитков и всю дорогу до Остина пили их, слизывая соль с ладоней. На щеках Джо появилась белая щетина, а под глазами четко обозначились мешки. Солнце просто палило, и вскоре меня стало клонить в сон. При въезде в Остин мои спутники попытались привлечь мое внимание к местным достопримечательностям. Но глаза у меня как бы подернулись дымкой, и в сознании не зафиксировалось ничего, кроме того, что тут было какое-то озеро.

– Я хочу спать, – сказала я. – В конце концов, я вела машину всю ночь. Вы можете просто высадить меня у какого-нибудь мотеля, а потом оттуда заберете.

– Не нужно вам никакого мотеля, – сказал Эльмо. – У нас с Винфильдом в этом городе штук сорок давних подружек. Любая из них на пару часов предоставит вам свою квартиру. Черт побери, они должны будут это сделать! Мы большинству из них помогаем деньгами.

– Это может оказаться делом непростым, – сказал Винфильд. – Как им объяснить, что отношения между нами – чисто платонические?

Я настаивала, что поеду в мотель, и им пришлось высадить меня у гостиницы «Холодей» на берегу озера. Я попыталась убедить Джо пойти со мной и хоть немножко отдохнуть, но он заупрямился.

– Послушай, ты уже не так молод, как они, – сказала я. – Ну разве нельзя хоть один раз в жизни проявить здравый смысл? Тебе вовсе не обязательно хлестать спиртное день и ночь только потому, что так делают они.

Джо уже был наполовину пьян, и когда я ему об этом сказала, в его глазах возник какой-то признак любопытства и обиды. Наверное, это было проявлением чисто мужской потребности вечно оставаться мальчишкой, хотя Джо уже давно перевалило за шестьдесят. И любая моя попытка удержать его от подобного мальчишества вызывала у него только возмущение. Мы чуть не подрались прямо в вестибюле незнакомого нам мотеля, правда, скрестились не кулаки, а взгляды. И только потому, что я вдруг ощутила страшную усталость, наша стычка не приняла более резкой формы.

Мои спутники отправились напиваться дальше. Я же прошла к себе в комнату, разделась и долго стояла под душем. Потом завернулась в полотенце и села у окна, разглядывая голубое озеро. В комнате стоял полумрак, а небо за окном было очень ярким. Затем я отвернула покрывало и легла на прохладные простыни. Я потянулась к телефону, чтобы попросить телефонистку записывать мои звонки, но до меня вдруг дошло, что в этом нет никакой необходимости. Ни одна душа в мире не знала, где я нахожусь, за исключением моих спутников, которые сейчас едут в своем «кадиллаке». А они, вне всякого сомнения, так обрадовались, что избавились от моего присутствия, что вряд ли станут меня тревожить в ближайшее время.

Значит, решила я, полная свобода. Эта кабальная зависимость от телефона, которая в Голливуде важна как воздух, теперь-то кончилась. Мой рекламный агент не знал, где я. Об этом не знал ни один актер, ни один продюсер, ни один сценарист, ни один режиссер. Не знали ни моя мать, ни мой сын, ни мой любовник. И пока я буду спать, никто мне не позвонит; звонков не будет и когда я проснусь. Пока я не захочу позвонить кому-нибудь куда-нибудь сама.

Я так устала, что сразу заснула, но сон мой был некрепким. У меня было такое ощущение, будто я плыву. Казалось, между мной и постелью существует какое-то пространство, а еще больше оно было между постелью и полом. Я чувствовала, что вся горю, меня угнетала какая-то тревога, и я все пыталась опуститься на прохладные простыни и никак этого сделать не могла. Почему-то я постоянно оказывалась на несколько дюймов над ними.

Когда я проснулась, оказалось, что я лежу на простынях, которые уже утратили свою прохладу. У меня дико болела голова из-за того напряжения, с каким я старалась во сне не уплыть из постели.

Небо за окном было по-прежнему очень ярким, по солнце на нем переместилось, и теперь и в комнате стало совсем светло. Оуэн навсегда отбил у меня охоту к мотелям. В моем сознании такие спальни ассоциировались с его телом, опускающемся на мое. Когда мы с ним бывали в таких комнатах, я всегда стремглав мчалась к постели, где уже лежал Оуэн, и голова моя оказывалась у верхнего ее края. Я очень хорошо помнила, как это все было, особенно тот момент, когда голова моя упиралась в спинку кровати, и я начинала ощущать давящее на меня тело Оуэна. И это давление слилось со всеми другими. Это ощущение даже стало своего рода привычным, поскольку оно повторялось очень много раз.

Я встала с постели и попыталась направить свои мысли в более конструктивное русло. Пока я глядела в окно, вдали показался наш розовый «кадиллак». Он съехал на парковочную площадку мотеля. В машине было полно народу, в том числе и особ женского пола. Минуту спустя на небольшой парапет у озера вылез Винфильд. Он держал за руку девицу, которая была раза в два выше его ростом. У девицы были длинные великолепные светлые волосы. И она казалась совсем юной.

Я думала, что вся компания в конце концов пройдет в холл. Но они остались на улице. Поэтому я надела на себя какие-то чистые брюки и голубую майку и спустилась вниз. Все сидели на веранде. Джо пристроился возле другой девицы, тоже крупной и пышущей здоровьем.

У Эльмо вид был весьма невеселый, и никакой девицы при нем не было. Он сидел рядом с загорелым, высохшим и невысоким мужчиной, который при всем при том умудрялся выглядеть как истинный англичанин, возможно, из-за того жеста, каким он поправлял свои седые волосы.

– А вот и сама эта дама, – сказал Эльмо, когда я вышла из здания мотеля. – Можно сказать, это наша совесть.

– Я вовсе не ваша чертова совесть, – сказала я. Мне стало надоедать такое ко мне отношение, да и все подобные восхваления моей персоны. Чем больше мной овладевала усталость, тем менее возвышенной становилась моя речь.

– Это Годвин Ллойд-Джонс, – сказал Эльмо. Мужчина встал, стальным обхватом сжал мне руку и отвесил мне нечто вроде поклона.

– Дорогая моя, я чрезвычайно рад познакомиться с вами, – сказал он. – Хотя, наверное, моя ремарка – самая примитивная из всех, которыми начинаются фильмы. Должен вам сказать, что ваш фильм вызвал у меня огромное восхищение.

– Огромное, – повторил он, выдерживая паузу для большего эффекта. – Этот фильм – не только превосходное кино само по себе, но он помог мне в моей работе. У меня скоро выходит книга, и в ней о вашем фильме есть целая глава.