Приемный покой - Соломатина Татьяна Юрьевна - Страница 42

– Я спокоен. Девочка?

– Она.

– Ну, хоть раз Виталик не ошибся. Это хорошо, что девочка. Чувствую себя Реттом Батлером.[113] Вадим, почему в реанимацию?

– Просто понаблюдать, – соврал тот.

В реанимацию дитя Ивановых отправлялось в связи с чрезвычайной вялостью рефлексов.

– Почему она не кричала? Или я отсюда не слышал?

– Она очень серьёзная девочка. Пришла в мир молча. Да пищала, пищала, успокойся. Сейчас обслужу её и к тебе вернусь. Или лучше ты ко мне заходи. – Вадим Георгиевич быстро вышел из родзала.

Женька пришел в себя лишь после того, как Зильберман вышел из операционной. Он собственноручно завершил кесарево. Хотя ассистировали ему Златова и Некопаев, а уж специалистов такого уровня можно было оставить на послойное ушивание после основных этапов.

– Пойдём, всё будет в порядке.

– Я хочу её видеть.

– Ну, глянь. Только у нас пролонгированный наркоз, так что она тебя не увидит.

– Зачем? – В Женькиной памяти всплыли все ситуации, требовавшие пролонгации бессознания, и ни одна из них благоприятной, мягко говоря, не была.

– Затем. Ты не доверяешь мне? Или ты не доверяешь Потапову? Скажи, кому из бригады, состоящей из твоего учителя и твоих друзей, ты не доверяешь? Или Маша кому-то из нас дорога меньше, чем тебе?

– Вам она дорога. А для меня она – всё. Она – это я.

– Вот и замечательно. Пойдём, накатим по сотке за твою новорождённую дочь. Ты не находишь знаковым, друг и ученик мой, что и тебе, и твоей дочери помог прийти в мир один и тот же человек? Что-то, наверное опыт прошлых жизней и смертей, подсказывает мне, что это не просто случайность и может пригодиться, как Ивану-Царевичу мышка-норушка.

– Серый волк, – бесцветно поправил его Женька.

– Пойдём, серый волк. Заглянешь к Маше через полчаса. Всё будет хорошо.

С Машей действительно всё было в порядке, хотя послеоперационный период она перенесла более тяжко, чем принято в обычной женской популяции. Во многом знании – многие сами знаете что.

Евгений Иванович с Петром Александровичем так «напринимались» на радостях, вернее, для снятия стресса, что перешли на обоюдное «ты», и спустя некоторое время Женька – наверное, глупо писать «по памяти» – записал их хмельной диалог, никоим образом не касавшийся ни его жены, ни дела родовспоможения в целом. Женя вдруг, что было совершенно нехарактерно для него, впал во вселенское хмельное страдание и начал нести Зильберману, что, де, человечество катится в пропасть и все его беды, человечества вообще и Женьки Иванова в частности, не говоря уже о прелюбодее Зильбермане, что совокупляется со всё ещё крайне молоденькой акушерочкой Анечкой, положив на зрелую жену свою со вселенским прибором, от того, что не соблюдают они заповеди, что Господь транслировал посредством Моисея народу своему. И что, мол, было бы простительно Иванову, то всяким Зильберманам вообще страшный грех. Позже Женька много раз перечитывал «стенографию» этого хмельного диалога, находя в ней всё новые и новые смыслы. Потом и смыслы перестал искать, трепетно храня как память о своём Учителе, что помог прийти в этот мир и ему, и его дочери. Листы формата А-4, исписанные Женькиным каллиграфическим почерком, хранились в Машином «архивном сундуке», и она изредка перечитывала их во дни особого погружения в рутину земного. Вернее – в ночи, следующие за подобными днями. Стакан виски, сигарета и слова Петра Александровича, записанные Женькиным почерком, коему бы позавидовал лучший монастырский писарь, приводили её в состояние равновесия.

– …Мир катится в пропасть тысячелетиями.

– Да, но с одной оговоркой – в течение этих тысячелетий и даже миллионолетий он уже не раз докатывался до неё.

– Откуда ты можешь знать это наверняка?

– Ну, скажем так, я предполагаю. Хотя, могу заметить, истинное знание всегда верно, поскольку ментальными понятиями не оперирует и не манипулирует, соответственно.

– Ты обладаешь истинным знанием?

– Ирония неуместна. В любом случае я щажу твоё человеческое самолюбие и поэтому говорю, что предполагаю.

– Ладно, пусть так, и что же происходило тогда? Ты хочешь сказать, что человечество погибало и воскресало вновь уже не один раз?

– В контексте нашей беседы важно не то, что происходило, не сам апокалипсис, конец Мира – это отдельная тема, – а что предшествовало этому. Причины, если их можно так назвать.

– И?..

– Я думаю, что общие признаки всегда были типичны, архетипичны, точнее, – только формы менялись вместе с расами.

– Расами?

– Ты задал правильный вопрос – люди не раз возрождались на земле, и каждое новое человечество представляло из себя иной тип в масштабах планеты. Не генетически, конечно. Эта разница скорее сравнима с временами года. Каждое из них по-своему неповторимо, но куст ракиты – и есть куст ракиты, что летом, что зимой. Раса – это просто общепринятый термин. Мы – пятая раса, арийская.

– Пятое время года?

– Ты не иронизируешь, на самом деле, а просто выставляешь напоказ незнание планетарных традиций. Если твоё воображение в состоянии применить подобный сравнительный образ.

– Ну, ладно, ладно. Вот ты говоришь «общепринятый термин»? Кем принятый?

– Книги читай.

– Да мало ли кто что пишет…

– Пишут достаточно.

– Что-то я ничего не припоминаю такого, чтобы…

– Стереотипы. Мирская слава и известность не шагает, как правило, с истиной рука об руку. Хотя немало людей достаточно известных, в твоём понимании популярности, несли знание людям – Иисус, Будда, Магомет, пророки, их ученики… Множество людей, на самом деле, если начать перечислять подробно. Писатели, художники, Рерих, Блаватская, Платон…

– Ну, Платон…

– А Иван Иванович чем хуже? Не кажись глупее, чем ты есть, Иванов. Шаблонное мышление, которое нам прививается с детства и усугубляется каждый день, чуть ли не до самой смерти, плюс честолюбие – вот результат. О Платоне ты слышал как о классике, значит, положено знать, дабы не осрамиться, – примитивный ассоциативный ряд. А Блаватскую, например, ты не читал, и никто из твоих знакомых не читал, и, этого становится достаточным для тебя, чтобы презирать великие идеи. Ты, как все, исходишь из того, что если не с кем обмениваться мнениями, то незачем и вовсе их иметь. Хотя я, кстати, предпочёл бы Гурджиева[114] – как тонкий сплав восточной хитрости и употребления результатов её деятельности на буквальный процесс познания. Да и Платона ты, скорее всего, тоже не читал: твоими мозгами и эмоциями управляет лишь стандартное представление об образованности и культуре поверхностных людей, извини. Знаешь, как выглядит ярлык, а духовное содержание не главное. Ведь и так сойдёт для окружающих. Вот так всё у вас – «человек для субботы».

– Ты чего заводишься?

– Я не завожусь! Просто поражает наивное и подсознательное стремление людей казаться дурнее паровоза. Ну как же, если поднимать КПД выше, чем у парового двигателя, – это же напрягаться надо.

– Не грузи.

– Я не гружу.

– …

– Хорошо, давай пойдем простым путём. Ты согласен, что христианские заповеди действительно несут для человека благо?

– В общем да, конечно.

– Что значит, в общем?!

– Да, согласен.

– Хорошо. Вот и назови их мне, пожалуйста. Все.

– Ну, не убий, не укради… не прелюбодействуй… не…

– Всё?

– Нет, подожди… не… не сотвори себе кумира.

– Не напрягайся, а то мы тебя потеряем, как говорится, многие и того не знают или не помнят. Я предлагаю простую схему – на примере заповедей, мы с тобой посмотрим, живут ли люди сообразно законам божьим или духовным, как тебе больше нравится это называть, и определим те самые признаки, о которых я говорил минуту назад. Идёт?

113

Главный герой романа Маргарет Митчелл «Унесённые ветром». Ему принадлежит фраза: «Да кому они нужны, эти мальчики?!»

114

Гурджиев Георгий Иванович (1872–1949) – греко-армянский философ, мистик и «учитель танцев». Его работы были посвящены саморазвитию человека.