Французский палач - Хамфрис Крис - Страница 36

— Хороша, правда?

Бекк застала его за разглядыванием изображения. Ее гнев прошел, и озорная улыбка и свежая вода преобразили лицо подростка. Фуггер тряхнул головой, вспомнив собственное водное преображение в речке по дороге в Тур и изумляясь тому, как изменилась его жизнь. Втайне он все еще опасался, что это — еще один сон, посланный, чтобы терзать его. Может, небесные видения посещают его в куче отбросов под виселицей? Неужели он действительно сидит у непристойного фонтана в развратном итальянском городе в обществе сообразительного безумного мальчишки? Неужели его жизнь снова стала осмысленной? Неужто он идет по пути, на котором сможет искупить свои грехи? Порой щупальца ада, из которого он вырвался, все еще тянулись к нему, иногда во время сна, иногда — когда он бодрствовал: фантомы, и вурдалаки, и бароны с мечами порой вырывались из сумерек и преследовали его, стремясь изрубить его тело, навек затоптать его в грязь. Но всякий раз ему удавалось удержаться в реальности, и демоны с воплем растворялись в небе. Ему все еще было трудно смотреть в глаза другим людям, но он все чаще мог обращаться непосредственно к ним. И даже ответно их поддразнивать.

— Ну надо же! — сказал Фуггер. — Когда ты улыбаешься, то становишься похож на юную девицу. Правда, Демон?

Бекк нахмурилась и отвернулась. Но в Сиене трудно не улыбаться: этот город обладал особой магией, которую не могли уничтожить даже злодеяния ее правителей. Эта магия крылась в колоколах, в фонтанах, в аркадах.

Фуггер снова повернулся и стал наблюдать за людьми, торопливо идущими через площадь. Они появлялись из длинной тени, которую отбрасывала гигантская башня, Торре дель Маниа. Они несли самые разные вещи: оружие, штуки ткани, флагштоки, громадные копченые окорока, бочонки с вином…

— Кажется, здесь готовятся к празднику.

— Да. Это — Палио.

— Ах да, я слышал, как булочник говорил об этом. Это скачки, да?

— Все только и говорят о Палио, и это не просто скачки, — Бекк снова улыбнулась и придвинулась к Фуггеру. — Это — сердцебиение города, праздник в честь какой-то победы над флорентийцами, одержанной несколько столетий тому назад. Каждая контрада — местный округ (а их около тридцати) — имеет свою эмблему, например орел, кабан, лев, петух, гадюка. Они проходят по улицам процессией под знаменами и в мундирах и цветах своего отряда. И здесь, на Кампо, в первый вечер праздника две из контрад имеют честь биться друг с другом. По пятьдесят человек с каждой стороны в пунье, как это называют.

— Биться? Они — гладиаторы? Неужели мы вернулись к кровавым развлечениям древнего Рима?

Бекк улыбнулась и вскинула вверх сжатую в кулак руку.

— Почти. Но эти гладиаторы сражаются, обернув кулаки тряпками. Люди получают ушибы, мало кто умирает.

— Мало кто умирает? — Фуггер закатил глаза. — Эти итальянцы утверждают, что они такие цивилизованные, а мы, немцы, — варвары. А потом они на улице забивают друг друга кулаками до смерти.

— Да, Фуггер. Но в боях с быками погибает еще больше людей.

— Так у них есть еще и бои с быками? Неужели порочность этих римлян не имеет конца, о Демон?

Услышав свое имя, ворон наклонил голову, расправил свои громадные крылья, а потом снова принялся выклевывать что-то между камнями мостовой.

— О да, конец есть. Она заканчивается скачками. Они начинаются и завершаются здесь, на Кампо, и проходят по улицам. У каждой контрады своя лошадь. А потом, конечно, начинается настоящая вакханалия, и для победивших, и для проигравших.

— И когда начинается этот языческий ритуал?

— Второго июля.

— Через два дня. Нас пригласят?

— Приглашены все. Это самый большой праздник на свете. Все наряжаются. Видишь вон того человека, который несет бархат и шелка? Сиенец скорее будет неделю голодать, чем недостаточно нарядно оденется в этот день. Это скачки, бой и пир, все вместе.

— Ну, что ты скажешь об этих итальянцах, Демон? Что же делать скромному немцу и добропорядочному французскому ворону?

— Участвовать в празднике, конечно. — Бекк снова улыбнулась. — И если ты сумеешь не потерять голову, то можешь раздобыть много-много денег. Кошельки подвешены к поясам, а мужчины и женщины настолько пьяны или настолько захвачены похотью, что не сразу замечают их исчезновение.

Фуггер притворился возмущенным:

— Вы же не предлагаете мне начать преступную жизнь, юный господин?

— Жизнь — нет. Одной ночи хватит. Нам нужно побольше денег, чтобы… — Бекк резко замолчала и уставилась на ратушу.

— Чтобы — что? Ты все еще не готов рассказать нам с Демоном, почему тебе так необходимо пробраться во дворец Чибо?

— Лучше, чтобы об этом никто не знал. До времени. Просто знай, что это очень важно. — Бекк вздохнула. — Я пробовал устроить засаду, я следовал за ним через всю Европу, надеясь застать врасплох. Может быть, с помощью денег, которые мы заполучим на Палио, я смогу подкупом проникнуть в его дворец. В это время людям всегда нужны деньги. И потом… — Она снова замолчала. — Фуггер, ты меня слушаешь?

Он ее не слушал. Фенрир, дремавший на солнце у их ног, встал и тихо зарычал. Из отбрасываемой башней тени появился некто. Некто знакомый.

— Фон Золинген! — прошептал Фуггер. — Отвернись! Спрячь лицо. Он ведь раньше тебя видел.

Фуггер тревожился напрасно. Во время того уличного боя в Тулоне Генрих видел все как в тумане, да и сейчас еще не вполне оправился от удара камнем, с такой силой пущенным из пращи Бекк. Голова у него болела, и зрение до сих пор не восстановилось. И в памяти зияли провалы. Однако Генрих понадобился своему господину в качестве вербовщика, а господину следовало повиноваться. Вот почему он сопровождал Джованни, камердинера архиепископа, чтобы подкрепить сладкие речи итальянца своими немецкими мускулами. Им надо было нанять людей. Особых людей.

— Что здесь происходит? — изумленно спросил Фуггер, когда щуплый итальянец поставил ящик, который нес, у самого фонтана, всего в десяти шагах от них.

Человечек встал на ящик, а двое слуг принялись разливать вино из бочки, мгновенно собрав вокруг себя толпу. Фон Золинген ждал поблизости, скрестив на груди руки. Джованни начал говорить.

— Почтенные жители Сиены! — произнес он пронзительным голосом, который разнесся по всей площади. — Ваш добрый, щедрый и любящий Святейший архиепископ, который, как вы знаете, был таким же сыном нашего прекрасного города, как и вы все, — архиепископ хочет сделать Палио этого года еще более впечатляющим, чем все предыдущие. — Сие объявление было встречено приветственными криками. — Прежде всего, он спустится в глубины своего великолепного винного погреба и достанет оттуда бочки нектара, образчик которого вы можете попробовать уже сейчас. — Тут крики стали громче, и присутствующим налили еще. — Но помимо этого, в качестве прелюдии к празднику он собирается устроить на площади представление, которое будет посвящено самому славному эпизоду истории нашего города — захвату руки знаменосца при Монтаперти, который повернул ход войны против наших врагов флорентийцев и принес нам победу, которую мы и празднуем во время Иалио.

При упоминании старого заклятого врага Сиены толпа разразилась криками и улюлюканьем. Всего пять лет назад флорентийцы снова осаждали город.

Повысив голос, чтобы перекричать гвалт толпы, Джованни продолжил:

— Чтобы получить нужный драматический эффект, а также из доброты к тем, кто когда-то сошел с честного христианского пути и заплатил за это дорогую цену, архиепископ пожелал, чтобы все однорукие люди, я хочу сказать, все, кто лишился одной кисти из-за несчастного случая или в качестве наказания и кто хочет в течение трех дней и ночей получать честный заработок и сладко есть и пить вино даже получше этого — да, откупорьте еще один бочонок! — и спать на пуховых перинах в резиденции его высокопреосвященства, где будут прислуживать девицы из челяди архиепископа, — это предложение было встречено самыми громкими криками, — так вот, эти везучие однорукие люди должны немедленно подойти ко мне. Грешников ожидает искупление, раскаявшихся — уют и роскошь. И возможность участвовать в этом великолепном представлении, рассказывающем о нашей героической истории.