Русские инородные сказки - 6 - Фрай Макс - Страница 14

14

Моника, молчу я. Моника, не сходи с ума. Прекрати кормить фарфоровую свинью. Прекрати, Моника, Моника, прекрати, Моника…

— Не ест… — Моника прерывисто вздыхает и встает со скамейки. — Не хочет. А знаешь как ела, когда я ее только нашла? Оооооо… ты б видела! Больше меня! — Моника кладет пиццу на салфетку. Потом достает изо рта помидорку шерри, обтирает ее о свитер и кладет рядом с пиццей. — Пойду я, ладно? Устала очень, а еще дела всякие…

Эй, молчу я. Свинку-то возьми! Подумаешь, не ест. Не выбрасывать же из-за этого бедную безделушку!

Моника оборачивается.

— Нет, — говорит она. — Не возьму. Ей у меня надоело. Ты только проследи, пожалуйста, чтобы ее кто-нибудь хороший нашел, ладно?

Ладно, растерянно молчу я. Прослежу.

— И не называй ее безделушкой! — кричит Моника и машет мне рукой.

* * *

— Ну что? — спрашиваю я. — Доигралась? Свинья ты. Монику расстроила.

— Так надо, — хмуро отвечает свинка, нюхая оставленный Моникой кусочек пиццы. — А Моника твоя переживет.

Высокомерно пожимаю плечами и отворачиваюсь. Не спорить же с фарфоровой безделушкой. Может, ей и правда надо.

Через несколько секунд со скамейки раздается громкое чавканье.

— О, твоя голодовка закончилась! — говорю я ехидно. — Приятного аппетита!

Но фарфоровая свинка меня не слышит.

— Какая гадость, — бормочет она с набитым ртом, — терпеть не могу холодную пиццу.

ДРИАДА

— Я пойду, ладно? Мне завтра рано вставать.

— А ты не вставай.

— Не могу. Это ты человек свободный, хочешь встаешь, не хочешь — не встаешь. А у меня работа.

— Ничего ей не сделается, твоей работе.

— Работе, может, и ничего, а вот зарплате…

— Да ну ее к черту, твою зарплату! Хочешь, я тебе буду зарплату платить? Невозможно же, только что пришла и уже опять бежишь.

— Ты смеешься! Какое только что? Я у тебя с четырех, а сейчас уже смотри сколько.

— Ну как хочешь.

— Ага, правильно, теперь надуйся.

— Я не дуюсь.

— Конечно-конечно. Это я дуюсь. Пойду я, ладно? Люблю тебя.

* * *

— Ну как тебе?

— Хорошая девочка…

— Какой-то у тебя голос неуверенный.

— Нет, почему? Правда хорошая… Живенькая такая…

— Мам!

— А что я такого сказала?! Я сказала — хорошая девочка! Ты ее любишь?

— Люблю.

— Ну и женись.

— Она же тебе не нравится!

— С чего ты взял?! Нет, ну с чего ты взял?! Просто у меня от нее чуть-чуть голова закружилась. Это уже возраст, видимо. В свое время твоя бабушка, папина мама, тоже про меня говорила, что я живенькая… Кстати, ты с папой разговаривал?

— Пытался. Молчит.

— Ну и ладно. Не расстраивайся. Ты же знаешь, он в последнее время не особенно разговорчивый. А девочка хорошая. Правда хорошая. Цветущая такая…

* * *

— …притащил меня в сад камней. Показывает на круглый такой валун, типа мраморного, — это, говорит, мама, серый большой — папа, а возле беседки, говорит, — бабушка, дедушка и тетя… я, говорит, очень хочу, чтобы вы друг другу понравились. Я говорю, ты шутишь, да? А он — почему это? Я смотрю — правда не шутит. Я чуть не уписалась от страха. Нет правда! Вот тебе смешно, а ты представь, что это тебя позвали с семьей знакомиться, ты приходишь, а там камни! Я решила, что он маньяк сумасшедший. Как пристукнет еще! В общем, что-то наврала про работу, камням поулыбалась как дура и сбежала. Ну прекрати смеяться! Не ерошь мне волосы! Не ерошь! Ну, ма-ма! Ну я ж просила!..

Роза выпутывает из волос ветку акации и щелкает ею по листьям.

— Не ерошь мне волосы, я сегодня полдня их укладывала.

Акация тихонечко шелестит. Роза тяжело вздыхает.

— Люблю, да. Но жить с камнем?.. Как-то это… ненормально, что ли.

ДИНИШ

Диниш паркуется в крохотном заросшем тупичке за таверной сеньора Амброзиу, выходит из машины и с удовольствием принюхивается. Из таверны пахнет жареной рыбой, дешевым вином и еще чем-то сладким и теплым, а может быть, кисловатым и свежим, отчего Динишу становится уютно и сонно, как всегда, когда он приезжает домой. Он обходит таверну и заглядывает в зал. Время уже необеденное, поэтому таверна пуста, только в уголке за маленьким столиком сидит пригорюнившись дона Деолинда. Перед ней стоит пузатенькая некрашеная глиняная тарелка с дымящимся супом, но дона Деолинда не ест, а задумчиво гоняет ложкой плавающий в супе кружок копченой колбасы.

Несколько секунд Диниш молча смотрит на нее, потом решительно отводит в сторону занавеску из нанизанных на веревочки бамбуковинок.

— Добрый день, тетя Деолинда!

— Диниш! — Дона Деолинда вскакивает из-за стола и быстро идет через зал к улыбающемуся во весь рот Динишу. Ложку она от радости и неожиданности сунула в карман халата.

— У матери-то уже был? — спрашивает дона Деолинда. Диниш набрал полный рот ледяного лимонада, который тетя принесла из подпола, поэтому только мотает головой.

— Сейчас, — наконец говорит он, — допью и поеду. Я хотел позвонить и предупредить. Но у вас же ни у кого нет телефона.

— А нам не надо, — дона Деолинда улыбается и треплет Диниша по волосам. — Это вам там, в городе, нужны все эти игрушки. А нам здесь зачем?

Диниш машет рукой — ладно, мол, ладно, сто раз уже обсуждали — и встает.

— Ладно, тетечка. Поеду я. Как бы мама никуда не ушла, пока я тут сижу.

— Куда ж она может пойти? — изумляется дона Деолинда и тоже встает. — Только сюда, но это вряд ли, она у меня позавчера была.

* * *

Диниш толкает калитку. Навстречу ему с громким лаем бросается небольшая черно-белая собака. Диниш присаживается на корточки, и собака с разбегу лижет его в нос. Диниш смеется, опрокидывает собаку на спину и чешет ей живот. Совершенно счастливая собака извивается и подставляет Динишу пыльные мохнатые бока.

— Я так и знала, — говорит, выходя из дома, дона Жасинта, — что ты ездишь не ко мне, а к собаке!

* * *

— Ну мам! — Диниш поднимается с маленького диванчика и начинает ходить по комнате. — Я все понимаю, правда. Но ты не можешь продолжать жить одна!

— Переезжай ко мне, — спокойно парирует дона Жасинта. Она сидит на жестком деревянном стуле — очень прямая спина не касается спинки стула — и быстро-быстро обвязывает кружевами белоснежную квадратную салфетку.

— Я не могу! — кричит Диниш. — Я не могу запереться с тобой на краю света! У меня работа! Обязательства!

— А у меня дом, — отвечает дона Жасинта, ни на мгновение не прекращая вязать, пальцы так и летают. — Сад. Оливковая роща. Овцы, козы и две лошади. Деолинда и Амброзиу рядом. И другие соседи. И не смей повышать голос на мать.

— Извини. — Диниш снова плюхается на диванчик. — Меня просто страшно нервирует, что ты живешь одна в глуши, даже без телефона. До Деолинды — пятнадцать минут на машине. До остальных соседей — и того дольше. Случись что — никто просто не узнает, что надо бежать тебе помогать…

— Глупости! — Дона Жасинта откусывает нитку — у нее на удивление крепкие для ее возраста зубы, ровные и белые, с трогательными, как у ребенка, зубчиками. — Ничего со мной не случится. Лучше приезжай почаще, нервничать будешь значительно меньше.

— А почему, — внезапно спрашивает Диниш, — ты стиральную машину выставила на улицу? Ты ею совсем не пользуешься?

— Ты понимаешь, — говорит дона Жасинта и сконфуженно смеется, — как-то я не могу с ней. Там теперь кошки живут. Им нравится. А я могу и в тазу постирать. Не так много я пачкаю.

* * *

Диниш целует дону Жасинту в обе щеки, наклоняется и гладит черно-белую собаку, потом выпрямляется и снова целует дону Жасинту.