Русские инородные сказки - 6 - Фрай Макс - Страница 60

Дверь закрылась, и на лестнице сразу стало холоднее. Дима поежился и спустился во двор — точно на дно колодца, открытого навстречу ночному небу.

Там было очень тихо. Где-то в ледяном космосе пылали звезды. Их тепло не достигало земли, но Дима точно знал, что на Венере очень жарко. И еще где-нибудь, на планете, о существовании которой Диме ведать не дано.

Дима не понимал — решил ли он порвать с Чепруновой, или же это обычная рядовая ссора, которая закончится вялым примирением? В любом случае, идти сейчас к родителям означало бы признать свое поражение. Полный жизненный крах. И Дима поплелся в парк, где весной они с Варварой столько раз бродили, бездумно обнимаясь.

В парке вовсю велась реконструкция. Там все раскопали, а потом как-то сразу началась зима, рвы и котлованы сковало морозом и покрыло снегом. Ходить по парку следовало с осторожностью: в любом месте могла оказаться скрытая пушистым сугробом ловушка. Нечто вроде волчьей ямы.

Статуи, разбросанные по парку, тоже замело. Дима вдруг сообразил, что, пока он стоял во дворе, небо затянуло невидимыми тучами и возобновился вчерашний снегопад.

Он потуже засунул руки в карманы. Сквозь дыру в подкладке сквозило, и Дима сжал пальцы левой руки в кулак, чтобы им было теплее.

Он быстро прошел по аллее, повернул и зашагал обратно. Ноги вроде бы согрелись, но лицо начало неметь, и дало о себе знать некогда отмороженное ухо. Дима остановился, подумал немного. Нет, к Чепруновой идти рано. Не остыла еще, будет торжествовать.

Он свернул на бывший газон. Огляделся по сторонам. Никого. Белое безмолвие. На тысячи верст — ни единой живой души. Лишь скудно горят фонари, холодные и отрешенные, словно снизошедшие к земле звезды.

Загребая ногами снег, Дима пошел в произвольном направлении. На ровном белом покрывале отпечатались его неряшливые следы, но это не имело ни малейшего значения: к утру снегопад и метель снова выровняют поверхность.

«Если ходить всю ночь, то не замерзну», — думал Дима. Но постепенно ему становилось все страшнее: призрак убийственного холода брел за ним по пятам, точно голодный волк за умирающим человеком в рассказе Джека Лондона. Дима сказал себе: «Какие глупости!» Он находится в центре Петербурга, в маленьком городском парке, а не где-нибудь там на Аляске. Вокруг — цивилизация.

Да, но… где она? Ничего, кроме белого покрывала. Точнее — синюшного в свете фонарей. Завораживающе прекрасного, с крохотными алмазиками. Какое расточительство — все эти снежинки, неповторимые, тончайшие произведения небесной кружевницы; смятые, стиснутые, они лежат все вместе, образуя нечто еще более прекрасное — толщу снега с невесомой каймой, колеблющейся под равнодушными вздохами ветра.

Дима сделал еще шаг, ломая мириады сокровищ, и вдруг провалился: скрытая яма захватила его ступню и больно вывернула ее. Дима рухнул на снег и завыл. Несколько минут он приходил в себя после приступа ошеломляющей боли, а затем решился — выдернул ногу из ловушки.

Перед глазами скакали огненные шары, на мгновение Диму даже бросило в жар. Судя по боли — в самом лучшем случае вывих стопы, но вероятнее — перелом. Интересно, удастся ли встать?

Времени, к счастью, было навалом. Можно полежать и собраться с духом. Дима устроился на мягком снегу поудобнее и стал ждать, пока боль утихнет хотя бы немного. Снег сыпался с неба, завораживая взор, и оседал на ресницах. «Если глаза залепит, можно будет смотреть как сквозь калейдоскоп…» — думал Дима рассеянно.

Он вдруг заснул и был вырван из сна резким приступом боли: должно быть, неловко повернулся.

— Боже! — вскрикнул Дима, чувствуя, как ледяной холод проник во все его жилы. — Я замерзну!

Он перевернулся, встал на четвереньки. Больная нога отказывалась служить. Она как будто приняла самостоятельное решение — отделиться от тела и существовать по собственному разумению. Это было похоже на подлое предательство с ее стороны.

Дима двинулся вперед на четвереньках. Получалось медленно, больно и как-то унизительно. Он сел.

— Не буду спать — вот и не замерзну, — сказал он.

И тут он впервые увидел в парке человека. Даже странно, что он не заметил эту девушку раньше, потому что она стояла совсем близко от него. Она была невысокая и вся удивительно кругленькая. Это угадывалось даже под беленькой лохматенькой шубкой. Шапочка у девушки была тоже белая и совершенно легкомысленная, прикрывающая только макушку. Светлые волосы забраны в хвостик, на шее — бело-красный полосатый шарф. И, кажется, еще сапожки красные.

— Привет, — сказала она и присела рядом на корточки. — А ты что тут делаешь?

— Гуляю, — ответил Дима.

Она призадумалась.

— По-моему, холодно, — сказала она наконец.

— По-моему, тоже, — согласился Дима. — А ты здесь для чего?

— Ну… я живу поблизости, — отозвалась она и подхватила уголком рта кончики волос, связанных в пучок.

— Не жуй волосы, — сказал Дима машинально.

— Дурная привычка. — Она качнула головой. — Прости, ладно?

Дима кивнул.

— Меня зовут Дима. Я повредил ногу. Вообще-то я художник. Точнее, пытаюсь им быть.

— Я тоже рисую… всю жизнь, — сказала девушка. — Ну надо же! А что ты делаешь в парке ночью?

— Жду рассвета, — мрачно пробурчал Дима. — Попробую добраться до больницы. Говорят тебе, я повредил ногу. Потому и идти не могу.

— Так и будешь тут сидеть? — Девушка задумчиво провела пальцем по щеке. — Всю жизнь? Странно…

— Ты сама какая-то странная…

— Я тоже художница, — сказала она. — Хочешь посмотреть?

Она вытащила из кармана шубки блокнот. Дима положил его на колени, усилием воли заставил себя избавиться от рукавиц и, теряя последнее тепло, начал листать. Там были сплошь цветы: настоящие и фантастические. Дима закрыл последнюю страницу, поднял глаза.

Девушка, чуть пританцовывая на снегу, смотрела на него доверчиво.

— Понравилось?

— Ну… да, — сказал Дима. На самом деле он не знал, что сказать. — Ты с натуры рисуешь?

Она кивнула.

— Таких цветов не бывает, — заметил Дима.

— Смотря что считать натурой, — возразила девушка.

Дима снова натянул рукавицы. Теперь они были тоже стылые. Он вздрогнул, и девушка заметила это.

— Что с тобой?

— Замерз.

Она зачем-то огляделась по сторонам и подсела к Диме вплотную.

— Я буду на тебя дышать.

И она действительно принялась дышать, старательно, изо всех сил выдувая из себя тепло. Затем посмотрела на Диму выжидательно:

— Ну как? Согрелся?

— Немного, — соврал он и тут понял, что вовсе не соврал: ему действительно стало чуть теплее.

— Будем рисовать, — предложила она. — Бери блокнот. Там еще полно места.

Дима, сам себе удивляясь, послушался. Девушка сунула ему карандашик.

— Что рисовать? — спросил он.

— Что-нибудь приятное. Ты любишь собак?

Дима нарисовал несколько мультяшных собачек. Девушка бегала вокруг, кричала: «Как здорово!», смеялась и время от времени хлопала Диму руками по плечам и спине, чтобы «согревалась кровь», как она объясняла. Ей нравилось все, что он ни рисовал. Она восхищалась им самим, его вымученными шутками и, казалось, была абсолютно счастлива — хотя с чего бы?

Диме наконец надоело рисовать. Он вернул девушке блокнот и попросил:

— Обними меня.

Она окутала его своей шубкой и прижалась к нему тесно-тесно. Она была горяченькая, как зверек, и дрожь постепенно перестала сотрясать Димино исстрадавшееся тело.

«Я не должен спать, — заклинал себя Дима. — Не исключено, что эта девчонка мне только грезится. Я засну и больше не проснусь… Я не должен спать на морозе…»

И все-таки он заснул.

Разбудил его телефонный звонок. В кармане куртки сотрясалась и обиженно вопила трубка. Негнущимися пальцами Дима вытащил ее и поднес к уху.

В трубке плакала Чепрунова.

— Димка, Димка… — твердила она. — Что ты не позвонил? Я всю ночь реву, жду тебя…

— Я… — хрипло начал Дима и замолчал, не в силах продолжать вот так, сразу.