На самолете в Восточной Арктике - Обручев Сергей Владимирович - Страница 40

40

Река поворачивает немного влево, и огибает вторую, северную цепь. Направо прорыв в горах, и видна прибрежная равнина. Нет сомнения, что мы летим над Амгуемой, — если бы река была Ванкаремой, она должна бы пойти в прорыв направо.

Амгуема быстро увеличивается; слева высокие цепи, вероятно это самая высокая часть Анадырского хребта и с нее текут многочисленные многоводные речки. Набравшись сил, река бросается на север, чтобы прорезать последнюю цепь.

Впрочем, так написал-бы литератор, проезжая по низу в лодке — сверху видно, что большая долина поперек цепи проложена ледником, и реке осталось только прокопать свое ложе — каньон в дне этой долины. Но в этом каньоне есть замечательные места — вот эти два изгиба, где река врезается в хребет. Щель метров 200 глубиной, на дне бурлит река, и бросается на поворотах на скалы. Я живо представляю себе, какое наслаждение проехать здесь на лодке, если это вообще возможно.

Шторм прибивает самолет к берегу

 Но в воздухе есть также свои развлечения: мы вышли из гор на прибрежную равнину Полярного моря, и на ней, конечно, лежат низкие тучи. Надо снижаться. С полуторы тысяч до тысячи — все еще мало, наконец до 500. Но ближе к морю облака спускаются все ниже и ниже, мы вместе с ними, и остается до земли всего 50 м. Навстречу с северо-запада рвет ветер — это видно по крутым волнам в реке, и по тому, как нестерпимо нас начало кидать.

Сначала Страубе, потом Куканов работают без отдыха штурвалом: вверх, вниз, на правое крыло, на левое. Хорошо еще, что нечего почти писать и рисовать — мы видим только кусочек ярко-изумрудной реки среди серо-желтой гальки и край болота. Река разбита на мелкие протоки — и невольно оцениваешь: возможна ли посадка, если сдадут моторы? Ведь здесь выбирать не придется — с пятидесяти метров!

Море — и сплошные льды. Старые знакомые, но неприятные: сразу стало холодно, и в то время, как в Анадыре на высоте 1000 м было 17° тепла, здесь, у земли, — около нуля. Над льдами туман, ничего не видно. У устья Амгуемы в тумане только кусочек левого берега, да отмель.

Отсюда еще 40 минут до Северного, но при таком ветре наверно вдвое. Самолет как будто цепляется за воздух, как за что-то крепкое: бросок вниз, потом вверх — почти скачки. Я готов закрыть глаза настолько неприятно это качание земли; да и делать нечего — ничего не видно, а берег заснят в прошлом году.

Час, час десять, час двадцать минут—только теперь показывается утес мыса Северного, и перед ним — посадочная лагуна. В ней черной жабой прижалась к берегу "восьмерка" — Дорнье-Валь. Куканов даже не летит дальше, посмотреть на мыс Северный, где он будет зимовать — и снижается здесь, чтобы скорее узнать все новости.

Но не так-то просто пристать к берегу. Только что мы подошли к косе, где нас ждет уже экипаж "H8" и Куканов выключает мотор, как нас уносит обратно в лагуну. Ветер рвет с такой силой, что только на полных оборотах можно снова подойти к берегу и держатся у него, пока вынесут тяжелый якорь, и закопают его в гальку.

На берегу та-же палатка, что в прошлом году, и тот-же Крутский, наш прошлогодний спутник. Он попрежнему такой-же веселый и такой-же неистощимый изобретатель, — и с гордостью показывает разные штучки, которые он приспособил на своем самолете. "Н8" — родной брат нашего прошлогоднего "H1", но несколько деталей делают его чужим, и смотришь на него равнодушно. Это также почтенная по возрасту машина, и ей предстоит еще большая работа по перелету в Иркутск по Лене.

Сейчас "восьмерка" ждет с запада суда Колымской экспедиции; все они разгружаются в устьи Колымы, и просят дать им ледовую разведку на этом участке, начиная от Шелагского мыса. Пока нашему самолету для проводки судов делать абсолютно нечего, но 25 августа "восьмерка" должна уйти — Леваневский боится, что скоро замерзнут лагуны на пути к Лене — и к этому времени "Н4" должен покинуть нас и перейти в Уэлен. Нас это вполне устраивает — мы не только выполнили основную работу, но даже зашли сюда, в места для "Н4" непоказанные.

Снова, как и в прошлом году, варим кофе в палатке на примусах и паяльной лампе, а снаружи рычит ветер, и так же холодно, неуютно на этой узкой косе. Хорошо бы сходить

Туман в горах у мыса Северного

 В факторию, и повидать знакомых, но брести 12 километров по гальке против семибалльного ветра никому не хочется. И неизвестно, может быть завтра с утра удастся вылететь — здесь надо ловить каждый просвет, и быть наготове.

Мы проводим вечер в разговорах — больше всего слушаем рассказы о том, как "восьмерка" была в Номе с Мат-терном, как ласково их встречали и как жестоко фотографировали и кинематографировали, и угощали на банкетах.

Крутский, оказывается, хороший повар — жаль, что я не знал за ним этих способностей в прошлом году; он делает из оленьего мяса великолепные бифштексы.

Ночь мы проводим впервые в "Н4". Теснее, чем в Дорнье-Вально дно ровнее — только Страубе, который лег наискось в багажнике, наверно поскрипывает от тесноты. Другие спят также наискось — поперек не помещаются — в башне А и в башне В, а мы с Салищевым под немецкими креслами и ругаем их нещадно. Когда то удастся покейфовать в них по пассажирски! А сейчас их хорошо бы выломать совсем.

18 августа мало благоприятствует вылету — ветер постепенно стихает, но низкие тучи по прежнему, как в прошлом году, мчатся с запада. И как в прошлом году теснятся к берегу причудливые льдины с аквамариновыми тенями. Неприютно на мысе Северном.

Я хожу по гребню косы, выглядывая просвет, и нахожу на тех же местах, что и в прошлом году, те-же китовые и моржовые кости, те-же остатки становища. Ничто не изменилось здесь. И такие же желтые полярные маки на низких стебельках.

Сегодня — день Гражданской авиации, мы совсем забыли о нем и ничем не отметили его, кроме общего артельного кофе. А мы могли бы поздравить двух из нашей среды: как мы узнали потом из газет, Страубе и Леваневский в этот день были награждены орденами "Красной Звезды".

Днем улетает "восьмерка" — Леваневский решает итти навстречу эскадре и ждать ее у мыса Биллингса. Радио у него не работает, и чтобы связаться с судами, надо увидеть их. На мыс Северный радиостанция выгружена с "Лейтенанта Шмидта", но еще не построено здание для нее.

Все время низкие тучи, но видно подножие гор, и Куканов уговаривает меня вернуться назад по Амгуеме. Я медлю — ведь- остался неизученным огромный район от Северного до Чауна, и если мы полетим под этими тучами назад, мы ничего не увидим. А надо хоть одним глазком взглянуть на эту горную страну — иначе в моей структурной схеме останется большое белое пятно.

Но если ближайшие дни будет сплошной туман и выбраться совсем не удастся? А как-же с возращением самолета к 25-му обратно? И колеблясь между желанием изучить полнее страну и обязанностью — помочь проводке судов, я часам к четырем вечера решаю вылет: над нами растащило тучи и показался просвет. Тот просвет, который упорно появлялся над этой лагуной при западных ветрах, и которым мы воспользовались в прошлом году, чтобы прорваться на остров Врангеля. Он образуется оттого, что тучи задерживаются мысом гор у Северного, и не успевают догнать идущие по морю; просвет успевает замкнуться уже за лагуной.

Мы садимся, все готово, заводится один мотор, другой, но дальше Бристоль решительно не желает работать — та смесь, которую ему дают, грязна, и он бастует. Демидов весь покрыт маслом, пот течет с него ручьями, и целый час проходит бесплодно. Придется отложить полет — слишком поздно, мы не успеем пересечь хребет.

К моей тайной радости мы возвращаемся к палатке. Можно поесть и расположиться по-барски: теперь в нашем распоряжении вся палатка и даже три кровати.

Как будто в насмешку, просвет все увеличивается — лучше даже не смотреть на него. В полночь большой участок неба белеет над нами.