Ночь у Насмешливой Вдовы - Карр Джон Диксон - Страница 42

— Честно?

— Чтоб мне лопнуть. Я о нем позабочусь, обещаю!

— Но мама говорит…

— Не волнуйся насчет мамы. Я поговорю с ней, когда спущусь вниз. Или ты не веришь, что доктор Мерривейл делает то, что обещает?

— О, верю! Верю!

— Значит, все решено. Если доктор Шмидт еще раз приползет сюда — он, конечно, не приползет, но вдруг, — пошли мне весточку в «Лорд Родни». Я сразу приду и выкину его в окошко. Кстати, почему бы не выкинуть его из всех окон подряд?

— Вы… все-таки глупый! Нельзя никого выкинуть из всех окошек подряд!

— Почему это нельзя? — возмутился Г.М. — Ведь можно поднять его, притащить назад и снова выкинуть, уже в другое окно. Кстати, об окнах. Я вижу на столе у кровати толстенные русские книги. Давай-ка избавимся от них прямо сейчас!

Зашуршали страницы, и три тяжеленных тома Достоевского, Толстого и Чехова полетели в открытое окно и упали к подножию дуба.

— Вот в чем дело, — втолковывал девочке Г.М. — Я хочу, чтобы ты прочла книги таких парней, как Дюма, Марк Твен, Стивенсон, Честертон и Конан-Дойл. Да, они умерли; но они, надо признать, умели чертовски завлекательно рассказывать разные истории. Я подберу тебе книжки в лавке у Рейфа. А остальные можешь взять в школьной библиотеке.

— А разве… — Пэм вдруг осеклась. — Вы больше не посидите со мной?

— Конечно, куколка. Готов поспорить, я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Мама часто забирает тебя из школы, потому что считает, что либо там плохо кормят, либо ты сидишь на сквозняке, либо по еще какой-нибудь такой же… кхм… глупой причине.

— Я ничего такого не говорила.

— Знаю, что не говорила, и прошу меня извинить. Но мы и со школой устроим.

Голос Пэм, приглушенный оттого, что она уткнулась головой в живот Г.М., звучал все тише и тише.

— Вы просто не знаете, что обо мне говорят! Говорят, что… — Голосок затих, стал неслышным, сменился шепотом.

— Неужели ты думаешь, будто я не знаю? — ласково спросил Г.М. — Послушай, куколка! Единственная причина, по которой я сейчас тебя покину, — это та, что мне нужно спуститься… — Он сам понизил голос до неразборчивого шепота.

— Нет! — сказала Пэм. В ее тоне больше не было недоверчивости.

— Разумеется, да! Если хочешь услышать кое-что интересное, держи ушки на макушке.

— Если честно, я… все равно не засну. Просто не смогу!

— Конечно! — загремел Г.М., как будто сама мысль о том, что кто-то может спать, была для него чудовищна. — Да и зачем тебе спать? Ну-ка, глянь сюда, на книжную полку. Помереть можно со скуки! Хотя… погоди-ка! Должно быть, это попало сюда по ошибке. Называется «Монастырь и очаг».

— Я… видела ее. Но название кажется таким скучным!

— Я тоже так думал, пока не прочел первую главу. Разве тебе не нравятся битвы на мечах, охота с борзыми, грабители на заброшенных постоялых дворах?

— Именно это я больше всего люблю!

— Тогда бери книжку, куколка, и спокойной ночи. Главного героя зовут Дени; он кричит всем: «Мужайтесь! Le diable est mort!» Ты, конечно, знаешь, что это значит?

— Конечно! — рассмеялась Пэм. — «Дьявол мертв!»

— По крайней мере, для тебя, куколка, — сказал Г.М. — Завтра я вернусь и принесу тебе ролики и те книги, какие сумею достать.

По ступенькам, устланным ковром, загрохотали тяжелые шаги.

— Доктор Мерривейл, — тихонько позвала Пэм.

— Что, куколка?

Тоска ушла из голоса девочки.

— По-моему, вы… вы такой…

— Какой?

— По-моему, вы как рыцарь в доспехах, — сказала Пэм и расплакалась.

Это потрясающее заявление, которое никогда не пришло бы в голову ни жене Г.М., ни даже его матери, когда он был мальчиком, заставило его на минуту приостановиться. Если бы слова Пэм стали известны в каком-нибудь клубе, членом которого являлся Г.М., он бы не осмелился показаться там в течение последующих двух лет. И все же старый грешник до того растрогался, что ответил поистине удивительным образом.

— Жаль, куколка моя, что сам я так не считаю, — прошептал он.

Г.М. медленно спустился вниз. Стелла Лейси, в глазах которой стояли слезы, теперь уже слезы надежды, протянула к нему руки.

— Погодите, мадам! — зарычал Г.М., раздосадованный и встревоженный. — С вашей дочкой ничего страшного. Она не писала никаких анонимных писем. То же самое сказал бы вам любой деревенский врач.

— Сэр Генри, я… я…

— Я понимаю, что вы не перестанете беспокоиться до тех пор, пока я не предъявлю вам очевидных и осязаемых доказательств. Достаточно разумно. Но для начала позвольте мне немного потолковать с вашим Парацельсом.

Невозможно описать чувства доктора Шмидта, стоявшего на коврике у камина. Лицо его побагровело, словно у него подскочило давление, и он дрожал, словно у него случился приступ малярии.

Г.М. широким шагом направился к нему. К доктору вернулся дар речи.

— За вся моя жизнь, — заявил он, — я не слышать столько нарушений медицинской этики! Вы есть насфаль меня… — Доктор Шмидт замолчал. От обиды он не мог вспомнить ни одной оскорбительной клички. Он мог лишь дрожать от негодования. — О ваш поступок узнать весь медицинский мир!

Прищурившись, Г.М. заговорил тем же низким, ворчливым тоном, какой доктор Шмидт и Стелла Лейси слышали раньше.

— Знаете, — проговорил он, — я в этом сомневаюсь.

— Вы оскорбиль моя профессия!

— О нет! Только вас, потому что вы для нее непригодны… Сядьте!

— Я есть… слишком оскорблен!

— Вы завалили задание… — Г.М. сделал многозначительную паузу, — так же, как и другое. Кстати, я ведь велел вам сесть!

Доктор Шмидт бросил на Г.М. быстрый, настороженный взгляд и сел в причудливо изогнутое кресло.

— Скажите, доктор, — начал Г.М., — вы сами читали анонимные письма, которые получили?

— Сколько раз можно мне говорить? Я не заниматься политика. Я не есть национал-социалист!

— Полно, полно, — удивленно проговорил Г.М. — Я и не сказал, что вы национал-социалист. Но даже если бы вы им были, какая разница? Разве ваша страна и моя страна не две дружественные нации, которые связывают самые тесные отношения?

— Да! — выдохнул доктор Шмидт, и кровь отлила у него от лица. — Да, да! Конечно!

— Итак…

— Ах да. Я есть забыл.

— Как странно. — Г.М. порылся во внутреннем кармане. — Мы с инспектором Гарликом днем изучали письма из корзины. Я случайно сунул одно из них в карман — по рассеянности, ведь я такой рассеянный! — и это оказалось письмо, адресованное вам. Вот, возьмите и прочтите пару строчек вслух.

Доктор метнул на Г.М. подозрительный взгляд из-за толстых стекол очков, но тот сохранял невозмутимый вид.

— Говорите по-английски вы с небольшими ошибками. Но по свидетельству знающих людей, на письме вы никаких ошибок не допускаете.

— Ха-ха. Нет, это есть слишком. Однако! — Доктор Шмидт взял письмо. — С чего вы хотите, чтобы я начал?

— С начала.

— «Дорогой доктор Шмидт, — начал коротышка, облокотившись о ручку кресла, поскольку рука его до сих пор дрожала. — В соответствии с моим последним письмом я ощущаю острую необходимость провести более тщательное изучение Вашей карьеры. Общеизвестно…» Ха! Но это обвинение — чушь! Что вы делать?

Г.М. подошел к столу посреди комнаты и положил на него колоду карт, которую брал оттуда. Потом взял переплетенную в серый картон книжечку со стихами Пэм Лейси и перелистал до третьей страницы, где находилась песенка про пастушку.

И тут грянул гром.

— Вы, мерзкий болван, — заревел сэр Генри Мерривейл, втискивая книжку в руку доктора Шмидта поверх письма, — прочтите это! А когда прочтете, запомните, что первый долг врача — внимательно смотреть и подключать здравый смысл! Что я хочу сказать? В одном стихотворении, включая заглавие, я насчитал пять грамматических ошибок в восьми строчках — вот. Видите: «Шонсонетка»! Грамматика у нее хромает, пунктуация тоже, и так везде. Но Пэм раз за разом переписывала песенку, чтобы она выглядела красиво. Неужели вам хватит глупости и нахальства утверждать, будто такие стихи и анонимные письма писал один и тот же человек?