Пророчество Черной Исабель - Кинг Сьюзен Фрейзер - Страница 35

– Молодец, хороший мальчик, – похвалил Линдсей и наградил птицу куском сырого мяса, которое захватил с собой еще в первый приход. Сокол с жадностью проглотил пищу. – Кое-что ты еще помнишь или просто слишком устал, чтобы закатывать истерики.

Дав ему еще кусочек, Джеймс спрятал мясо в сумку на поясе и продолжал:

– Бедняга, ты мне вообще-то совсем ни к чему, но не бойся, я позабочусь о тебе, пока ты не сможешь летать как следует. Только придется заняться твоим воспитанием, потому что манеры у тебя просто из рук вон плохи, – и он погладил птицу по спинке, зная, что это ее успокоит.

Птица в два счета покончила с едой, и Линдсей задул свечу. Уставший и, видимо, страдающий от боли в крыле сокол издал недовольный крик, но потом притих, успокоенный темнотой, которую нарушало лишь пурпурное свечение раскалившейся жаровни.

– Итак, сэр Гэвин, дрессировка начинается, – негромко, напевно произнес Линдсей, продолжая гладить птицу. – Запомни: ты мой пленник, а я твой хозяин. Я буду тебя кормить и даже выпускать на волю, когда придет время. Так что учись узнавать мой голос и слушаться.

Перед глазами Линдсея возникло нежное лицо Исабель. «Она тоже моя пленница, как и ты, Гэвин», – подумал он. Но сокол – часть дикой природы, его можно приручить, подчинить своей воле с помощью силы и опыта.

Девушка – совсем другое дело, ее не приручишь, как птицу. Линдсей вздохнул. Ему так хотелось, чтобы Исабель ему верила! Но вражда между ними слишком сильна, и соколу, видимо, суждено остаться у него гораздо дольше, чем прорицательнице из Аберлейди…

Птица окончательно успокоилась, и Джеймс тихонько затянул строчку из ектеньи, как певал в детстве на клиросе:

– Господи помилуй, господи помилуй…

В лунном свете, который тонкими нитями просачивался в узкую щель входа, замаскированную ветвями деревьев и ползучими растениями, горец заметил, что сокол наклонил голову и внимательно прислушивается к непривычным звукам.

– Господи помилуй, господи помилуй…

Еще в пути, во время многочасового путешествия с Исабель по лесу, Линдсей решил, что будет подзывать птицу именно так: церковный напев, плавный, полный беспредельного спокойствия, чем-то напоминал ему полет сокола.

Повторив напев еще и еще раз, – птица должна запомнить мелодию и голос хозяина, – Джеймс опять негромко заговорил со своим питомцем и принялся медленно, осторожно ходить с ним по темной пещере, чтобы не дать заснуть птице, да и себе самому: время было слишком дорого, чтобы тратить его на сон. Хотя в дальнейшем сокол будет жить на воле, сейчас его следовало как можно скорее приручить, чтобы прекратить припадки буйства: они усугубляли его болезнь; к тому же он мог еще больше пораниться и вообще потерять способность летать.

«Он должен привыкнуть ко мне и поверить, что я желаю ему только добра», – думал Джеймс. Странная вещь – доверие: хрупкое, переменчивое, оно может быть и непоколебимым, как скала. Вот тетя Элис верит ему, Линдсею, что бы о нем ни говорили люди. А Исабель… временами он замечал в ее глазах искорку веры, и тогда у него теплело на сердце. Но теперь, когда он признался, что предал Уоллеса, эта искорка погасла, и, видимо, уже навсегда.

Что ж, Исабель трудно винить, ведь он и сам уже в себя не верит…

Окончательно разбуженная непонятным спросонок шумом, девушка выглянула из-за занавески и умилилась домашней идиллии: тетя Элис с закатанными по локоть рукавами хлопотала у стола, что-то бормоча себе под нос, в очаге потрескивали дрова, тихо клекотала озабоченная чем-то Рагнел, и все эти милые сердцу звуки перекрывал уютный стук дождя по крыше.

– Ну, наконец-то ты проснулась, красавица! – обрадованно воскликнула женщина, и Исабель заметила, что она обеими руками месит тесто.

– Добрый день, госпожа Кроуфорд, – поздоровалась девушка хриплым со сна голосом.

– Пожалуйста, называй меня просто Элис, – поправила та и улыбнулась. – Долго же ты спала – целых два дня! Впрочем, это даже хорошо, ведь добрый сон тоже лекарство.

– Неужели я спала два дня? – изумилась Исабель. – Но я вроде бы несколько раз вставала, чтобы поесть…

– Вставать-то ты вставала, но от усталости не могла даже слова сказать и тотчас снова засыпала, – с улыбкой ответила Элис, продолжая месить тесто. – Давай садись за стол, если тебе больше не хочется спать. Нужно подкрепиться, чтобы восстановить силы.

– А где ваш племянник? – спросила девушка, оглядывая комнату. – Со своим соколом, с Гэвином, как ты его назвала, – усмехнулась женщина. – Неплохое, между прочим, имечко. А мне Джейми велел испечь для этой птицы хлеба, вот я и вожусь с тестом.

– Я не знала, что хищные птицы едят хлеб.

– Они и не едят, хлеб нужен для другой цели. Джейми знает, что я большая мастерица по части выпечки, немногие шотландские хозяйки могут этим похвастаться. Одна беда: сейчас пшеничной муки днем с огнем не сыщешь. Проклятые англичане отказываются продавать нам свои товары, в том числе и муку, а у нас, горцев, пшеницы мало. Спасибо Джейми: он иногда привозит мне муку. Вот и недавно, недели две назад, привез несколько фунтов. А откуда он ее взял, я не спрашиваю. Да хоть бы и украл у англичан, мне все равно.

– Неужели он действительно ворует муку у англичан?

– А что тут удивительного? – пожала Элис плечами, продолжая месить тесто. – Ведь он разбойник, объявленный вне закона. А у этих негодяев и украсть не грех. Несколько раз Джейми со своими людьми грабил в лесу англичан, везших съестные припасы и другие товары, и раздавал все отнятое обнищавшим жителям! Разве ты не знаешь, милая, сколько народа из-за набегов англичан осталось с пустыми кладовыми, без крыши над головой? Ведь эти безбожники грабят и сжигают все, что попадается им на пути, разоряя наш край. Джейми говорит, что они у нас в долгу, и он возвращает обратно то, что они украли. – Она разделила тесто на две части и сформировала из каждой большую круглую буханку. – Ну вот, какой славный хлебушек у нас получился! Я ведь в пшеничную муку добавляю ячменной и еще овсяной и тесто замешиваю на закваске из хмеля – оно прекрасно поднимается. Тебе, голубушка, надо есть побольше моего хлеба, ты вон какая тощая, просто кожа да кости.

Исабель порозовела и смущенно посмотрела на свои тонкие руки.

– Вы правы, милая Элис, – проговорила она. – Знаете, я бы не отказалась сейчас что-нибудь съесть.

– Прекрасно! Но сначала тебе надо одеться. Твое платье и накидка лежат в ногах кровати, я их починила и постирала, – сказала добрая женщина, накрывая свои караваи чистой тряпицей. – Давай-ка я помогу, поди, одной рукой тебе нелегко будет управиться.

Вскоре Исабель, умытая, причесанная и в чистой одежде, уже сидела за столом, держа в здоровой руке чашу вина со специями. Раненая рука, перевязанная чистыми бинтами, висела на груди, продетая в аккуратную матерчатую петлю.

– Когда караваи испекутся, мы отнесем хлеб Джейми, – сказала Элис, поставив перед гостьей большую миску наваристой овсяной каши и втыкая в гущу ложку. – А сейчас ешь.

Исабель набросилась на еду с жадностью изголодавшегося человека, поэтому, когда Элис вернулась, поставив караваи в большую печь за домом, миска была пуста. Не говоря ни слова, женщина снова наполнила миску, и Исабель почти так же быстро расправилась и с новой порцией.

– Да, ты и впрямь оголодала, девонька, – сочувственно пробормотала тетушка. – Джейми рассказывал, что ты почти ничего не ела несколько недель, когда эти ироды-англичане осадили твой замок.

Исабель кивнула, и Элис принялась расспрашивать ее об осаде. Заслышав отдаленный гром, она замолчала и посмотрела в окошко – совсем крохотное, оно пропускало очень мало дневного света. Дождь с новой силой застучал по крыше.

– Ничего, гроза вроде далеко, – заметила женщина. – Но, боюсь, мы вымокнем, пока доберемся с хлебом до Джейми.

– А где он?

– В пещере. Много лет назад он приспособил ее под жилище для своих ловчих птиц. Как твоя лодыжка, ты можешь идти?