Вуаль тысячи слез - ван Ластбадер Эрик - Страница 73

— Пожалуйста, скажи, — мягко, с присвистом, произнес техномаг, подходя ближе, — откуда у тебя это?

Крошечный предмет у него на ладони начал увеличиваться, и вот гэргон поднял его вверх и продемонстрировал Риане. Это было нейронное пальто Нита Сахора.

С портрета спокойным взглядом королевы на них смотрела Теттси. Казалось, все ее взгляды и убеждения, все, что составляло ее внутреннюю сущность, было отражено в этом портрете, над которым Маретэн работала несколько недель.

— Вылитая Теттси, — сказал Сорннн, — она мечтала о портрете, но так его и не увидела.

— А я не могу поверить, что она его не увидит, — отозвалась Маретэн.

Фраза звучала тривиально и даже немного эгоистично после смерти Теттси, однако это было не так. Маретэн лишь пыталась хоть немного приблизиться к разгадке тайны смерти и примириться с ней. С таким отношением молодая женщина могла жить дальше и спать по ночам. Правда, в последнее время спала она очень беспокойно, и сны ей снились такие, что и вспоминать не хотелось.

Они стояли в ее закрытой для посетителей мастерской, а место, где умерла Теттси, в знак траура было задрапировано расшитой тканью цвета индиго. Согласно обычаям, так все должно было оставаться целый месяц, а после ткань следовало убрать в терциевый контейнер.

Пока Маретэн занималась похоронами бабушки, Сорннн как прим-агент заседал в Цветочном зале — мрачном, похожем на пещеру помещении, бывшем кундалианском складе, который в'орнны переделали на свой лад. Он должен был вынести решение по затянувшейся тяжбе о праве на владение шахтами возле Борободурского леса, которая досталась ему в наследство от бывшего прим-агента, Веннна Стогггула. Именно этот случай, сложный и состоящий из множества мелких деталей, укрепил Сорннна в желании поскорее вернуться в бескрайние степи коррушей.

— Она была моим компасом, воспитательницей и наставницей, — причитала Маретэн. — Как же я буду без нее жить?

Сорннн притянул возлюбленную к себе и обнял. Другого способа помочь ей он не знал. Боль Маретэн была и его болью, и он старался утешить ее как мог.

— Живи так, как учила она, — проговорил Сорннн. — Пора тебе стать своим собственным компасом, воспитательницей и наставницей.

— Ты так думаешь?

Он заставил Маретэн снова посмотреть на портрет.

— Взгляни на нее, Маретэн. Да, это твоя бабушка. Но еще это и твое произведение, работа твоих рук. Лично я вижу здесь силу, гордость, злость, упрямство. А также доброту и любовь, которые исходят от тебя.

Маретэн плакала, смеялась и шептала что-то непонятное Сорннну. Он и не должен бы понимать — ведь это шел разговор между Маретэн и Теттси, бабушкой и внучкой, очень похожими и так много друг для друга значившими.

Теттси, и после смерти решившая поступить по-своему, надиктовала завещание на инфодесятиугольник и заранее отдала его Маретэн. Включив прибор, они услышали, что Теттси желала, чтобы ее прах рассеяли над прудами, в которых они с Маретэн купались жаркими летними днями. Свой дом и его содержимое она желала продать, а выручку передать баскиру по имени Доббро Маннкс, которому предстояло распоряжаться деньгами по доверенности. Лишь два предмета были описаны отдельно — ожерелье из красного нефрита бабушка завещала Маретэн, а Петтре Ауррр, матери Сорннна СаТррэна, — простое верадиумовое ожерелье с маленьким, но почти совершенным ньеобитом. Это было любимое ожерелье Теттси, при жизни он носила его, не снимая. В завещании бабушка просила Маретэн лично доставить ожерелье Петтре Ауррр.

— Сорннн, если я попрошу тебя отнести это ожерелье, ты сходишь?

— Ты с таким же успехом можешь отнести его сама. И ведь именно этого хотела твоя бабушка.

Маретэн протянула Сорннну плоский футлярчик.

— Мне кажется, Теттси бы больше понравилось, если бы это сделал ты.

Вскоре Сорннн с футляром в руках направился к матери.

Петтре Ауррр жила в восточном квартале в просторной и изящной кундалианской кондитерской, которой владела. К дому примыкал зимний сад, где росли карликовые клеметты и аккуратно подстриженные хвойные деревья, колыхавшиеся под порывами холодного осеннего ветра. Солнце уже садилось, последние его лучи окрасили облака в оранжевый и пунцовый цвета, а в самой вышине небо было цвета блестящего кобальта.

Мать Соррна была красивой, высокой тускугггун, сохранившей прекрасную фигуру. Ее одежда цвета высушенной крови кора прекрасно подходила к светлым глазам. У нее были тонкие пальцы скульптора, а лицо казалось прекрасным, зрелым и свидетельствовало о большом жизненном опыте.

Увидев на пороге сына, она сильно удивилась.

— Можно войти?

— Да, да, конечно!

Несколько ничего не значащих слов — и между матерью и сыном возникла былая напряженность. Жилую часть дома Петтре обставила с большой выдумкой, позволившей весьма эффектно перемешать различные стили и направления. Строгая, с четкими очертаниями в'орнновская мебель была покрыта яркими пушистыми кундалианскими пледами. К большому удивлению Сорннна, сочетание порядка и хаоса оказалось весьма удачным. Он внимательно осматривал обстановку — мебель, ковры, ящики стола, буфеты, полки, заполненные как антиквариатом, так и дешевыми сувенирами, — абсолютно ничего из того, что Сорннн видел, не ассоциировалось ни с детством, ни с семьей. А ведь это был дом его матери!

Он протянул плоский футлярчик.

— Я хотел…

— Хочешь чего-нибудь выпить? — спросила она в тот же момент.

Настала неловкая тишина, и Сорннн разозлился. Мать смотрела ему прямо в глаза, не собираясь переходить к делу, по которому он пришел.

— Извини, — внезапно проговорила она, — недавно умерла моя близкая подруга.

— Знаю, я… — Сорннн откашлялся, в горле внезапно стало суше, чем в Большом Воорге, — я знаком с ее внучкой. — Пустые, ничего не значащие слова казались хуже и опаснее явной лжи. Он похлопал по футляру. — Вот, это от твоей подруги.

Сильно смутившись, Петтре взяла футляр и медленно, будто с благоговением, открыла.

— Ах! — только и воскликнула она, по щекам заструились слезы.

Петтре присела на мягкий, обитый кундалианским гобеленом стул и положила открытый футлярчик на колени. Она смотрела на зимний сад и поглаживала ожерелье.

— Она любила то клеметтовое дерево. Помню, в лононе, когда многоножек было пруд пруди, она вставала на цыпочки, чтобы сорвать спелый клеметт, а потом шла на кухню и готовила изумительный десерт. Мы долго его ели, болтали и смеялись. Как нам было весело! А теперь все это ушло, словно… словно песок, просыпавшийся сквозь пальцы… — Она вытерла слезы. — И как я ни стараюсь, удержать его в руках не удается.

— А про свою семью можешь вспомнить что-нибудь хорошее? Или слабо? — Сорннн почувствовал, как в нем закипает гнев.

Когда мать отвернулась от окна, Сорннн уже стоял у двери и держался за витую кундалианскую щеколду.

— Ты уходишь? Уже? Не останешься на ужин?

— Так будет лучше, — едва слышно пробормотал он.

Она подошла к нему и заглянула в глаза.

— У меня много светлых воспоминаний о тебе, Сорннн.

Именно эти слова, лживые насквозь, разбудили гнев, который он поклялся себе сдерживать.

— Это немного странно, — сквозь зубы процедил Сорннн, — если учесть то, как ты ко мне относилась.

Петтре молчала целую вечность.

— Понимаю.

— И это все, что ты можешь сказать? — К его ужасу, он почувствовал сильную дрожь.

— Я не могла вести себя иначе.

Больше сдерживаться Сорннн не мог.

— В Н'Луууру, что ты хочешь этим сказать? Что значит, ты не могла?

Она отвернулась.

— Что я тебе сделал?

— О, Сорннн! — В голосе матери зазвучали отчаяние и боль, а в глазах заблестели слезы. — Боюсь, ты не захочешь мне поверить, но все же знай: ты ни в чем не виноват.

— Кто же тогда виноват?

Мать покачала головой.

— Лучше оставить все как есть. Поверь, тебе лучше не знать…

— Ну конечно! Ложь и молчание! Глупо было ждать от тебя чего-то еще!