И нитка, втрое скрученная... - Ла Гума Алекс - Страница 6

Чарли пошел вокруг дома, с трудом вытягивая ноги из грязи и оставляя за собой глубокие следы, тотчас наполнявшиеся бурой водой, вдоль мокрой покосившейся стены из кусков жести, вкривь и вкось пришитых планками, и завернул на извилистую, утонувшую в грязи, улочку между двумя беспорядочными рядами ободранных лачуг. Одни сбились в кучу, будто искали друг у друга спасения от холода, а другие держались в стороне, бедные, но гордые, каждая посреди собственного болотца.

По слякотной улочке уже двигались люди, шлепая по вязкой грязи и спотыкаясь, вобрав голову в плечи под серой угрозой, нависшей с неба. Они брели в сторону пригородного шоссе, где уже ждали автобусы, чтобы везти их до города или заводских окраин.

Мужчина и девушка пробирались мимо дома Паулсов, обходя рытвины и лужи. Девушка была в высоких резиновых сапогах. Мокрые сапоги блестели.

Мужчина приветствовал Чарли, помахав намокшим пакетом с завтраком:

— Эй, Чарли, привет, старина. Дрянь погодка, а?

— J а, — отозвался Чарли через изгородь. — Теперь, надо полагать, зачастит… — Он выругался.

— Доброе утро, Чарли, — окликнула девушка из-под капюшона. Она куталась в старое шерстяное пальто, влажное от промозглого утреннего тумана.

— Привет, Марджи.

Они захлюпали дальше по слякоти, а Чарли обогнул лачугу и остановился у задней стены. Здесь крыша опускалась, он мог дотянуться до нее руками. Бетонный устой, на который упиралась балка пола, ушел вниз в мягкую почву, и между ним и повисшим углом дома зияла пустота. Чарли снова обошел вокруг лачуги, вернулся во двор, где у пустого курятника валялись старые козлы для пилки дров.

Здесь, на задах, стояла еще одна лачуга — большой контейнер-клеть для перевозки легковых автомобилей, установленный в нескольких дюймах над землей на деревянных колодах. Чарли и муж Каролины Альфред купили и привезли его на грузовике старого Янни Исаакса из самого города. Они выломали несколько планок, получился вход, эти же планки пошли на дверь. Она не очень плотно закрывалась, и, чтобы не было сквозняка, на ночь ее завешивали изнутри старыми мешками. Крышу они покрыли толем. Чарли достал немного краски, и Альфред помалярничал, как умел. Правда, на весь контейнер краски не хватило, и там, где она кончилась, осталась незакрашенной часть слова «Детройт».

Чарли перетащил козлы к задней стене, оттуда было легче забраться на крышу дома Паулсов. Он придвинул их вплотную, поставил ногу на перекладину, пробуя, выдержат ли они. Затем, убедившись, что выдержат, рывком оттолкнулся от земли, ухватившись руками за край крыши, подтянулся, неловкий в своем желтом балахоне, перекинул тело на кровлю дома, и все это быстро, чтобы под его весом не успела покоситься хлипкая лачуга.

Была минута, когда показалось, будто угол дома качнулся под ним. «О господи, — в отчаянии подумал он, — сейчас вся эта штука рухнет».

Но она выдержала со скрипом, только прогнулась под ним. И тогда он двинулся дальше со всей осторожностью, четвероногое в желтом дождевике, под мохнато-серым небом, прогибающимся от обременившей его влаги. Чарли рассматривал проржавевшие остатки кровли. Железо прогнило, отслоилось кусками ржавчины и в одном месте отошло во всю длину листа. Он прополз туда, с ужасом ощущая, как под его весом трещит прогнившая жесть, и подумал: «Вот черт, тут нужен целый кусок железа».

Потом он так же слез с крыши, чувствуя, как его жилище дрожит и сотрясается, будто в лихорадке, и спрыгнул в раздавшуюся под ним жирную грязь. Из-за угла выглянула мать.

Чарли сказал:

— Пойду схожу к старине Мостерту, посмотрю, не найдется ли у него какого-нибудь хлама на крышу.

К крыше над головой он относился серьезно.

Он еще постоял у ржавой рыжей стены их дома и, когда резким порывом ветер зашуршал по желтому плащу, подумал, только бы снова не нагнало дождя.

6

Вряд ли это можно было назвать улицей, даже переулком; просто измызганная, разбитая проселочная колея, петляющая как попало, вкривь и вкось, по целому лесу лачуг, хижин, будок и хибар; лабиринт щелей между лоскутной мозаикой дворов; корчащееся поле сражения, покрытое раскисшей грязью и переплетением ржавой колючей проволоки, искореженного железа, покосившихся кольев, прутьев, веток и всякого пришедшего в негодность ощетинившегося хлама, обрывков и обрезков, острых, как акульи зубы, — всего того, что пошло на сооружение изгородей вокруг утопающих в жидком месиве клочков земли.

По одной стороне поселка, отделяя его настоящим крепостным валом от собственно предместья, бугрилась хребтом вымершего чудовища городская свалка, и резкий сырой ветер трепал его чешую из обрывков истлевшей бумаги, стружек, кухонных отбросов, консервных банок и всякой не поддающейся описанию гнили. А сверху на него взирало тоскливо серое небо.

Пробираясь этим вязким лабиринтом, Чарли украдкой поглядывал вокруг, как лиса, опасающаяся ловушки. Время от времени он поднимал руку, приветствуя кого-нибудь за забором. В развалинах вокруг него шевелилась жизнь; глухо стучал топор по сырому дереву, визгливый голос распекал непослушное чадо. Отчаянно полоскалось на ветру мокрое белье, будто выцветшие флаги, оставшиеся после какого-то празднества; депутация дворняжек разнюхивала за хижиной какую-то таинственную приманку. И над всем этим висел плотный тяжелый запах плесени, прелой мешковины, дождя, стряпни, курятников и шатких будок, отхожих мест, накренившихся над лужами омерзительной жижи.

За обвисшей проволочной изгородью, на пустыре, размытом и перепаханном дождем и усеянном грязными клочками газетной бумаги, Чарли остановился. Он услышал свое имя, оглянулся и увидел у старой коновязи компанию парней.

Он сразу повернул к ним. Он зашагал неторопливо, вразвалку и тут же заметил, что их разговор, стихая по мере его приближения, иссяк, как вода в дырявой бадье. В нем шевельнулось любопытство и подозрение, но он всетаки улыбнулся, показав желтые квадратные зубы, блеснувшие в давно не "'бритой щетине.

Их стояло пятеро, целая коллекция огородных пугал, чучела, набитые трухой нищеты, наряжённые в неописуемую рвань, бывшую когда-то куртками, штанами и головными уборами; двое босиком, с крепкими заскорузлыми от грязи ногами, искавшими тепла в жидком месиве, люди с лицами без возраста, черные потухшие головешки.

Чарли сказал:

— Hoit, men, привет всей компании. Я слышал, кто-то упомянул мое имя?

Четверо с настороженными ухмылками обернулись к пятому. Пятый стоял по ту сторону коновязи и оглядывал Чарли Паулса недобрым взглядом. Несмотря на холод, он был без пиджака.

— И не думал о тебе говорить, Чарли, — сказал тот. Синяя сырая рубаха плотно прилипла к его мускулистым плечам. Это был плотный, широкий в кости парень, но над поясным ремнем у него уже нависало брюшко, алкоголь разъедал его изнутри.

— Тогда все в порядке, — сказал Чарли. — Я просто спрашиваю, только и всего. — Он поскреб щетину на подбородке.

— Ну, а вы как, ребята, в порядке?

— J а, Чарли, конечно, да, — промычали четверо. Они смущенно переминались с ноги на ногу и поглядывали на толстого крепыша.

— Ладно, если уж тебе так хочется знать, — проговорил тот неожиданно с наглой усмешкой, но не очень решительно: — Мы говорили о твоем брате. Об этом сопляке, Ронни.

Остальные протестующе забубнили хором:

— Эй, Роман, старик, никто не говорил… Мы ничего не говорили. Это ты зря, Роман, слышишь? Пошли. Ничего мы такого не говорили, это точно. — И они захлюпали по грязи, отодвигаясь подальше от греха и оставляя Романа одного у коновязи.

— Ну, а чего вы тогда всполошились? — спросил Чарли, переводя взгляд с одного на другого. — В чем дело, а? — И Роману: — Ну и что: Ронни?

— Ничего, — сказал Роман. — Просто ты ему брат. А я просто говорю, пусть этот Ронни лучше не пристает к моей бабе. Понятно?

— К какой бабе? — переспросил Чарли. — Ты, между прочим, мог бы сказать это Ронни сам. Верно?