Смерть шута - Хейер Джорджетт - Страница 25

– Мистер Барт вывихнул мне кисть! – со скорбным видом мученика отвечал Джимми.

– Как будто я этого не знаю, болван! Благодари Бога, что он не сломал ее, и нечего из себя воображать невесть что! А ты, Барт, кончай приставать к своему сводному брату, или иначе у меня будет с тобой долгий и неприятный разговор!

Раймонд заломил бровь, глядя на эту сцену, и произнес:

– Ну, это уже слишком! Джимми, ты можешь идти.

– Э нет, нет! – возразил старик Пенхоллоу, гадко усмехаясь. – Прежде ему бы надо взбить мне подушки! Иди сюда, Джимми, мой мальчик, и не обращай на них на всех внимания! Не думай, я не позволю им обидеть тебя!

Джимми был настолько польщен разрешением не обращать на Раймонда никакого внимания, что вытащил свою руку из перевязи и подошел к кровати. Барт, побледнев как полотно, встал на его пути:

– Ты слышал, что тебе приказал мистер Раймонд? Убирайся отсюда, пока я не поддал тебе коленкой под зад!

– Барт! – взревел в бешенстве Пенхоллоу, заставляя нервную Фейт вскочить со своего места и с хрустом заломить пальцы.

– Я сам взобью тебе подушки, папа, когда ты допьешь свой коктейль! – отвечал напряженным голосом Барт, не поворачивая к отцу головы.

– Давай-давай, Барт! – подзадорил брата Конрад... Джимми осторожно отступил в сторону двери на несколько шагов, затравленно оглядываясь. Рубен тем временем расставлял на столе стаканы и бутылки, делая вид, что ничего не происходит.

– Барт!!! – загремел Пенхоллоу так, что треснуло оконное стекло.

– О, Барт, не надо столь фальшивых и деланных жестов, молю тебя! – нараспев сказал Юджин. – И эта охота не стоит стрел, подумай, милый мой...

Барт, с трудом понимая поэтически оформленное предостережение, постоял в нерешительности, а затем пожал плечами и неохотно повернулся к отцу. Старик Пенхоллоу тем временем выдернул откуда-то из-за кровати длинную толстую трость эбенового дерева и угрожающе поднял ее. Железные глаза старика встретились с молодым нахальным взглядом...

– Ей-богу, Барт, если ты не подчинишься мне, я изобью тебя, как последнего пса! – истово поклялся Пенхоллоу. – Иди ко мне, Джимми!

Барт поколебался несколько мгновений, после чего пожал плечами, развернулся и отступил к буфету. Джимми, с выражением попранной добродетели на лице, тщательно взбил подушки, аккуратно уложил их на место, поправил покрывала и кротко спросил, чем еще может служить хозяину.

– Иди к себе и больше не смей вести себя нагло, когда имеешь дело со своими братьями, понятно?! Не сегодня – завтра меня здесь не будет, и что ты тогда станешь делать, молодой нахал? А? То-то же! А теперь ступай прочь!

Выйдя вслед за ним за дверь, Рубен сказал Джимми:

– Ну что ж, если эта чертова рука не помешала тебе так здорово взбить подушки, то надо думать, ты бросишь теперь хитрить и притворяться больным? Надеюсь, ты мне поможешь еще и в кладовке...

Когда дверь за ними закрылась, Пенхоллоу грозно обвел нахмуренным взглядом всех присутствующих и остановился на Барте.

– Ну что, чертенок? Получил по зубам? То-то же. Налей-ка мне в стакан крепенького.

Раймонд, который уже некоторое время стоял в совершенном бешенстве, скомкав в руке листок местной газеты, с искаженным лицом процедил:

– Какое, к черту, крепенькое! Ты думаешь, я стерплю все это?!

– Да, и стерпишь еще кое-что, когда мне того захочется! – с презрением отвечал ему Пенхоллоу.

– Так ты прилюдно назвал его нашим сводным братом?! Что можно придумать более оскорбительного?!

– Ну так что в этом такого? Посмотри, ведь у него нос в точности как мой! – В глазах Пенхоллоу зажглись бесовские огоньки.

– Нет, в том что это твое отродье, я не сомневаюсь! Но если ты думаешь, что я стану терпеть его неподчинение моим приказам, то скоро убедишься, что очень ошибаешься!

– Ладно, хватит, в конечном счете именно ты, Раймонд, попытался перебить отцовский приказ! – вмешался Ингрэм.

Раймонд развернулся к нему:

– Не твое дело! И вообще, что ты здесь делаешь? Разве ты не получил в собственность дом и поместье, где можешь жить припеваючи? Чего тебе надо от нас?

Конрад хохотнул, Юджин деликатно засмеялся, Барт встал плечом к плечу с Раймондом, громогласно аплодируя тому... Но мощный голос старика Пенхоллоу перекрывал весь этот гомон...

– О Господи Боже мой! Как вы мне все отвратительны! – вдруг помимо своей воли простонала Вивьен, заломив руки. – Как вы омерзительны, все!

Фейт, суетливо собрав свои недоплетенные кружева, тихонько удалилась из комнаты в предчувствии огромного скандала. Колени у нее дрожали, и ей пришлось по пути на секундочку прислониться к стене, чтобы совладать с собой... Да, скандалы стали случаться все чаще, подумала она, или же это просто я воспитана слишком правильно для того, чтобы терпеть все это почти каждый день...

Звук этого ужасного гвалта, оскорбительных выкриков все еще стоял у нее в ушах. Она бежала по длинному коридору, желая спрятаться от этого кошмара как можно дальше, и наконец добралась до большого холла, где упала в кресло, прижав ладони к вискам...

Она думала о Клее, о том, что мальчик будет просто убит, оказавшись посреди такого немыслимого безобразия, особенно учитывая то, как он боится своего отца и своих сводных братьев... Все это наверняка разрушит его нервную систему раз и навсегда. Ему придется делать все то, что делают его сводные братья, хотя бы из страха вызвать их презрение, и значит, он будет влачить довольно жалкое существование...

В последнем письме он писал, что намерен отклонить отцовское распоряжение и поискать себе работу в Лондоне. Но Фейт понимала, что это всего лишь мальчишеская бравада и ей нужно сделать для сына все, что она сможет. Она ничуть не винила сына ни в чем; она признавала свой долг перед ним и думала, что в мире вряд ли найдется что-нибудь способное остановить ее... Но она ничего и не могла сделать! Сын был далеко, а у нее не было собственных средств, чтобы помочь ему материально...

В начале июня Клей приехал-таки, и Фейт отправилась встречать его на станцию. Но при первой же беседе с Клеем выяснилось, что он так же, как и мать, не склонен видеть вещи такими, каковы они есть, и искать реальный выход из реального положения. Даже первые слова Клея, обращенные к ней, уже вызвали у нее внутреннее разочарование...

– О, мама, здравствуй, дорогая! – крикнул он издалека, торопясь к ней, стоящей рядом со своим лимузином. – Так тебе удалось что-нибудь сделать?

Не в характере Фейт было сообщать неприятную правду, поэтому она, заискивающе улыбаясь, сказала только:

– Если бы у Клиффорда нашлось достаточно твердости, чтобы противостоять твоему отцу, все было бы иначе! И если бы я только имела деньги... Если бы я могла убедить твоего отца, что ты пропадешь в конторе Клиффорда!..

– Но я думаю, что тебе обязательно следовало обрести хотя бы некоторое влияние на отца! – недовольно сказал он.

В подобных малоприятных разговорах и прошел их путь до Тревелина, в результате чего у Фейт началась сильнейшая головная боль, а у Клея разболелся желудок, который он подпортил нерегулярным питанием в колледже.

По сути дела, он не был особенно похож на своих родителей. Волосы его были неопределенно серовато-палевого цвета, скорее светлые, чем темные, а глаза были не голубые, как у Фейт, а серые, хотя и имели похожее выражение... Черты его отдаленно напоминали фамильные черты Пенхоллоу, но подбородок был смазан, как у Фейт. У него было множество нервических жестов – дерганье себя за волосы или поминутное передергивание узелка галстука. Он постоянно был скован и неразговорчив в компании, что считал признаком хороших манер.

В доме его первым встретил Барт, который добродушно крикнул ему:

– Привет, малыш! А я и позабыл, что сегодня ты до нас снизойдешь! А ты такой же, как прежде, как я посмотрю! – и обернувшись к выходящему из библиотеки Юджину, добавил: – Эй, Юджин! К нам приехал наш будущий знаменитый адвокат!