Смятение чувств - Хейер Джорджетт - Страница 28

– Моя дорогая Дженни, никто не разбирается в этих делах меньше, чем я! Я очень признателен твоему отцу. Но мне в голову пришла ужасная мысль: а что, если мы вернемся в город и окажемся в затруднительном положении, и некому будет готовить для нас еду и подметать комнаты, кроме твоей Марты и моего Кинвера – да и они оба наверняка тут же обиделись бы и покинули нас.

– Папа посчитал, что ты не захочешь обременять себя подобными вещами, когда тебе предстоит сделать так много другого, – уж не говоря о том, что он хотел сделать это сюрпризом. – Она вспомнила, что это далеко не самый уместный вывод, и поспешно продолжила:

– Конечно, все устраивали на скорую руку: если ты посчитаешь, что слуг наняли слишком мало… или слишком много…

– Ну, это тебе решать, – вставил он. – Дом твой, и надеюсь, ты распорядишься им именно так, как тебе кажется лучше.

У Дженни упало сердце.

– Нет, прошу, не говори так! Папа отдает его тебе, а не мне!

– Ага, но ты забываешь, что я принес тебе в дар все свои земные сокровища! – сказал Адам непринужденно.

В голове у нее промелькнуло, что он не сказал «твое Фонтли». Потом он отвлек ее от этих мыслей, сказав;

– Не забудь испросить у меня права на франкированное письмо, когда будешь писать своему отцу, что мы приедем в город во вторник!

Она засмеялась на это и возразила:

– Ну, ты ведь знаешь, я только раз забыла, что ты можешь мне его предоставить. Думаю, я должна написать ему немедленно. Ты знаешь, он захочет меня увидеть.

– Ты, конечно, пригласишь его на обед. Ее лицо просияло, она радостно спросила:

– Я могу это сделать?

– Но, Дженни…

– Он предостерегал меня от этого, – призналась она. – Он сказал, что будет навещать меня время от времени, но конфиденциально.

– Ну, попросить его не говорить ерунды было бы не совсем удобно, так что просто скажи ему, что мы оба горим желанием видеть его на Гросвенор-стрит в семь часов, ну, скажем… в среду?

– Спасибо тебе! Это его очень обрадует. Я немедленно ему напишу!

Она поспешила уйти, чтобы ему не пришлось ей отвечать, ведь он вряд ли знал, как это сделать, поскольку они были в не настолько доверительных отношениях, которые давали бы ему возможность говорить обо всем откровенно.

Они добрались до Гросвенор-стрит третьего мая незадолго до наступления темноты. Адам испытал облегчение, увидев всего двух лакеев в качестве подкрепления для средних лет дворецкого; но его худшие опасения улеглись лишь ненадолго: к тому времени, когда он дошел до гостиной на первом этаже, он уже заметил, что дюжина здоровенных лакеев, облаченных в ослепительные ливреи, сопровождает его.

Он говорил, что не узнает дом, и теперь обнаружил, насколько верно было это предположение. Вкус мистера Шоли к роскоши разгулялся вволю. Даже столовая не избежала его преобразующей руки, потому что, хотя леди Линтон и не вывезла ничего из ее обстановки, он снабдил ее новым турецким ковром и новыми занавесками из роскошной красной парчи, ниспадающей складками, перекрученной и украшенной яркими золотистыми шнурками и кисточками. Также было дополнено и освещение, которое давали четыре массивных светильника с несколькими фигурными подсвечниками. В холле, на площадке между двумя лестничными пролетами, страсть мистера Шоли к огням выразилась в череде масляных ламп, укрытых в алебастровых вазах и водруженных на высокие тумбы. У подножия лестницы еще один такой светильник – торшер в виде тройной египетской фигуры, поддерживаемой сфинксами, был помещен на нижнюю балюстраду и подавал первый знак о том, чему предстояло в изобилии проявиться, когда будет преодолена первая пара ступеней. Отец Дженни пал жертвой модного помешательства на – Папа посчитал, что ты не захочешь обременять себя подобными вещами, когда тебе предстоит сделать так много другого, – уж не говоря о том, что он хотел сделать это сюрпризом. – Она вспомнила, что это далеко не самый уместный вывод, и поспешно продолжила:

– Конечно, все устраивали на скорую руку: если ты посчитаешь, что слуг наняли слишком мало… или слишком много…

– Ну, это тебе решать, – вставил он. – Дом твой, и надеюсь, ты распорядишься им именно так, как тебе кажется лучше.

У Дженни упало сердце.

– Нет, прошу, не говори так! Папа отдает его тебе, а не мне!

– Ага, но ты забываешь, что я принес тебе в дар все свои земные сокровища! – сказал Адам непринужденно.

В голове у нее промелькнуло, что он не сказал «твое Фонтли». Потом он отвлек ее от этих мыслей, сказав:

– Не забудь испросить у меня права на франкированное письмо, когда будешь писать своему отцу, что мы приедем в город во вторник!

Она засмеялась на это и возразила:

– Ну, ты ведь знаешь, я только раз забыла, что ты можешь мне его предоставить. Думаю, я должна написать ему немедленно. Ты знаешь, он захочет меня увидеть.

– Ты, конечно, пригласишь его на обед. Ее лицо просияло, она радостно спросила:

– Я могу это сделать?

– Но, Дженни…

– Он предостерегал меня от этого, – призналась она. – Он сказал, что будет навещать меня время от времени, но конфиденциально.

– Ну, попросить его не говорить ерунды было бы не совсем удобно, так что просто скажи ему, что мы оба горим желанием видеть его на Гросвенор-стрит в семь часов, ну, скажем… в среду?

– Спасибо тебе! Это его очень обрадует. Я немедленно ему напишу!

Она поспешила уйти, чтобы ему не пришлось ей отвечать, ведь он вряд ли знал, как это сделать, поскольку они были в не настолько доверительных отношениях, которые давали бы ему возможность говорить обо всем откровенно.

Они добрались до Гросвенор-стрит третьего мая незадолго до наступления темноты. Адам испытал облегчение, увидев всего двух лакеев в качестве подкрепления для средних лет дворецкого; но его худшие опасения улеглись лишь ненадолго: к тому времени, когда он дошел до гостиной на первом этаже, он уже заметил, что дюжина здоровенных лакеев, облаченных в ослепительные ливреи, сопровождает его.

Он говорил, что не узнает дом, и теперь обнаружил, насколько верно было это предположение. Вкус мистера Шоли к роскоши разгулялся вволю. Даже столовая не избежала его преобразующей руки, потому что, хотя леди Линтон и не вывезла ничего из ее обстановки, он снабдил ее новым турецким ковром и новыми занавесками из роскошной красной парчи, ниспадающей складками, перекрученной и украшенной яркими золотистыми шнурками и кисточками. Также было дополнено и освещение, которое давали четыре массивных светильника с несколькими фигурными подсвечниками. В холле, на площадке между двумя лестничными пролетами, страсть мистера Шоли к огням выразилась в череде масляных ламп, укрытых в алебастровых вазах и водруженных на высокие тумбы. У подножия лестницы еще один такой светильник – торшер в виде тройной египетской фигуры, поддерживаемой сфинксами, был помещен на нижнюю балюстраду и подавал первый знак о том, чему предстояло в изобилии проявиться, когда будет преодолена первая пара ступеней. Отец Дженни пал жертвой модного помешательства на египетском и классическом стилях. Вдовствующая очистила гостиную почти от всего, кроме большого обюссонского ковра, и на его тонко вычерченных узорах были расставлены диваны на ножках в виде крокодильих лап, журнальные столики, инкрустированные мрамором и завитками ориентального орнамента, стульями со спинками-лирами, табуретки для ног на львиных лапах и несколько канделябров на пьедесталах, увитых лотосами и цветочными гирляндами.

Дженни никогда прежде не видела этого дома и, безмолвно идя рядом с Адамом, осматривалась с сомнением, не зная, где заканчивается влияние Деверилей и вступает в свои права Шоли. Некоторые ее сомнения были разрешены, когда она вошла в гостиную, где блестящая, в зелено-золотистую полоску обивка вынудила ее виновато, как бы оправдываясь, произнести:

– Папа всегда питал пристрастие к зеленому. – Взглянув на Адама, она поняла, что он не разделяет пристрастия ее родителя, а потому поспешно добавила: