Конан и алтарь победы - Арчер Грегори - Страница 2

Когда он приступал к своим повествованиям, его обычно неуверенный, спотыкающийся старческий голос превращался в плавную завораживающую речь, глаза полыхали, как раскаленные угли, он преображался, казалось, молодел, наливаясь некоей внутренней силой. И слушателям мерещилось, будто обшарпанные, грязные трактирные стены превращаются в стены замков и дворцов или же будто их окружают пустыни, горы и леса, а они сами находятся в центре удивительных событий: на их глазах совершаются превращения и жуткие жертвоприношения, грохочут грандиозные битвы, и мерзкий дракон простирает к ним свою когтистую лапу… Видения бывали настолько правдоподобными, что некоторые слушатели кричали, вскакивали со своих мест, размахивая мечом, выбегали прочь из трактира, и случалось, самые жестокие и безжалостные рыдали навзрыд. Но вот Аграмон смолкал, чудесное затмение, насылаемое его голосом, рассеивалось, и люди вновь оказывались на деревянных лавках за грубыми, неотесанными столами в пропахшем вином и жареным мясом «Пьяном вепре»…

Своим почти волшебным даром Аграмон мог бы снискать славу и, значит, заработать немалые деньги в домах знати, у их скучающих обитателей и, особенно, обитательниц, но почему-то он предпочитал общество оборванцев и нищету.

Луара помнила Аграмона с самых первых лет своей жизни. С тех пор — а ей недавно исполнилось шестнадцать — старик совсем не изменился. Когда он, возвращаясь из странствий, задерживался на день-другой в «Пьяном вепре», она заслушивалась его рассказами, требуя еще и еще, и потом неделями, а то и месяцами наполовину жила в этом мире, а наполовину в том, что создал для нее Аграмон. Она ходила точно во сне, говорила сама с собой… Ныне, став красивой девушкой, она утратила былую впечатлительность, но любовь к странному старику и его сказаниям осталась.

Последний раз сказитель заходил в трактир год назад. Луара по нему соскучилась, поэтому сразу потащила за стол, горя нетерпением услышать какую-нибудь удивительную историю.

Они подсели к компании из трех человек, двоих Луара знала хорошо. Она вообще хорошо знала завсегдатаев отцовского заведения. Все свои шестнадцать лет она прожила при трактире, а с десяти лет, когда от укуса змеи умерла ее мать, помогала отцу обслуживать посетителей. За последний год Луара расцвела, превратилась в писаную красавицу, и это привлекало в «Пьяный вепрь» мужчин не меньше, чем отсутствие стражников.

Некоторые из мужской братии задумывались о том, что ради такой девушки, да еще дочери преуспевающего трактирщика, можно оставить ремесло вора или разбойника, остепениться, завести семью. И, кто как мог, они стремились привлечь ее внимание: одни щеголяли остроумием, другие хвастались своими подвигами сомнительной достоверности, третьи, когда случалось сорвать куш и не попасться, осыпали подарками. Но главное, все они оставляли много денег (бывало — до последнего гроша) не где-нибудь, а в «Пьяном вепре», а потому отец Луары не препятствовал ее общению с нетрезвыми посетителями, имеющими, мягко говоря, дурную репутацию. Разумеется, он и сам присматривал за дочерью, и наказал сыну, старшему брату Луары, глядеть за ней в оба — ведь, невзирая на запреты, от его разгоряченных вином отчаянных клиентов можно было ожидать любых выходок. И если бы кто-нибудь вознамерился прикоснуться к Луаре, то ему тут же довелось бы познакомиться с увесистой дубиной, всегда находящейся под рукой у папаши-трактирщика, или с каменными кулачищами брата Хорга, который зарабатывал на жизнь ремеслом кузнеца и, если не был занят у горна и наковальни, проводил время за трактирным столом со своими многочисленными друзьями.

А сердце Луары, хоть ее тело и созрело для любви, до недавнего времени оставалось холодным и не трепетало от знаков внимания местных красавцев, что, конечно, не мешало ей принимать подарки и искренне, в силу природной жизнерадостности, приветливо улыбаться гостям. До недавнего времени…

Месяц назад Луара почувствовала, что в ней пробудилась женщина, которой нужен храбрый, уверенный в себе мужчина, нужны его сильные руки, заковывающие в объятия и уберегающие от всех невзгод, нужно мускулистое тело, прижимаясь к которому чувствуешь себя спокойной и счастливой.

Новое чувство нахлынуло внезапно, как только в трактире появился он, этот северянин, варвар, уроженец далекой Киммерии. Он сразу привлек ее внимание, хоть и одет был, как и большинство из тех, кого Луара видела вокруг себя: стоптанные, запыленные сапоги, заношенное, видавшее виды платье с широким кожаным поясом, на котором висели потертые ножны с кинжалом. За спиной в других, совсем уж старых ножнах он носил прямой длинный, очень тяжелый и острый как бритва меч.

Но под одеждой не спрячешь огромный рост — редкость У зрелых мужчин из здешних краев. Варвар сразу выделялся в любой толпе. А еще он был наделен невероятной силой: тело, словно канатами, опутанное мышцами, широкий разворот плеч, бычья шея… Несмотря на молодость — а было ему от силы лет девятнадцать — киммериец казался много старше своих сверстников-заморийцев и, судя по всему, многое повидал на своем веку: шрамы и рубцы изрисовали его тело, словно татуировка,— не каждый ветеран мог похвастаться таким числом свидетельств о прошлых боевых похождениях. Несколько шрамов легло и на его загрубевшее, загорелое, привлекательное, но не смазливостью, а волевыми чертами, лицо. Длинные смоляные волосы свисали лохмами — видимо, им редко приходилось иметь дело с гребнем. Был северянин угрюм и неразговорчив, иногда по-юношески вспыльчив и несдержан во гневе. О своем прошлом рассказывать не любил. (Поговаривали, будто варвар плечом к плечу с воинами из племени эсир сражался против вониров и гипербореев, попал в гиперборейский плен, бежал и… месяц назад впервые объявился в Шадизаре.)

Таков был киммериец. Но главное, было видно, что в нем таилась недюжинная сила и необузданная энергия. Варвар производил впечатление победителя, и это влекло к нему многих, особенно женщин. И это разбудило женщину в Луаре.

Северянин стал частым гостем в «Пьяном вепре», быстро сошелся с местной публикой. Вскоре все узнали, что он зарабатывает на жизнь воровством, но здесь это, разумеется, никого не удивило и, тем более, не возмутило. И Луару тоже.

Каждый вечер Луара ждала северянина, выбегала на каждое позвякивание колокольчика, а когда варвар появлялся, старалась быть поближе к нему и всякий раз придумывала повод, чтобы подсесть за его стол. А когда киммериец уходил с какой-нибудь жрицей продажной любви (что случалось нередко), Луару мучила смертельная ревность, она не могла сдержать слезы и придумывала для ненавистной «соперницы» изощренные пытки. Конан — именно так звали варвара — похоже, не видел в Луаре женщину. Он относился к ней, как к милой, веселой дочери трактирщика, но не более. И это бесило девушку.

Луара подвела старика Аграмона как раз к тому столу, за которым сидели Конан и двое его собутыльников — Лион, конокрад и весельчак, и незнакомый ей человек, одетый, как обычно наряжаются странствующие маги, во все черное. Старик и Луара сели с краю.

— Здорово, Аграмон,— узнал старца Лион.— А я думал, ты уже на небесах, морочишь богам голову сказками про похождения, о которых они и сами не помнят.

Конан и незнакомец рассмеялись.

— Тебе, Лион, не дожить до моих лет,— ответил Аграмон, отламывая кусок от протянутой киммерийцем хлебной лепешки и принимая глиняный стакан с вином.— Когда-нибудь ты подшутишь не над безобидным стариком, а над тем, кто не прощает насмешек.

— Нет, на небеса мне еще рано: есть у меня одно незавершенное дельце… Вот Конан говорит, что не умрет, пока не станет королем, а я говорю, что не помру, пока не уведу вороного иноходца из конюшни коринфского шаха Аль-Рияда. Я как-то видел их на прогулке — ну, коня и шаха. Что за конь! Песня, а не конь! Украду, а там хоть в ад!

— А говорят,— вступил в разговор Конан,— у этого шаха и гарем не хуже конюшни. Вот куда бы пробраться как-нибудь ночью…

Луара закусила губу. Потом решительно вмешалась в разговор: