Задание - Родионов Станислав Васильевич - Страница 28

— Кулацкое в нем, конечно, бушует, — философски начал Грэг, — но мужик он откровенный. Без лозунгов живет, икорку жует.

— Будущей жене счастье привалит, — вздохнула Ирка.

— Я в меньшинстве, — заключил Леденцов. — Тогда пошли!

— Куда? — спросила за всех Ирка.

— Пошли-пошли, не бойтесь.

Ирка с Грэгом двинулись сразу, а Бледный с Шиндоргой сперва попереступали с ноги на ногу, показывая, что делают всего лишь одолжение. Шли молча и мирно, но у автобуса Бледный закапризничал:

— Далеко не поеду.

— Три остановки, — успокоил Леденцов.

На большой успех он не надеялся. Но в воспитании, как теперь открылось ему, больших успехов и не бывает. По крайней мере, таких ярких, как, скажем, на производстве: ничего не было — и вдруг сразу машина или станок. В воспитании плоды труда относились во времени куда-то далеко, за горизонт. Как посадка дерева. Вот вчера… Бледный с Шиндоргой над ним издевались, спорили, угрожали. Он потерпел поражение и вроде бы все, кануло. Впрочем, как глянуть. Может, терпя вчера и мучаясь, он сеял. Если не так, то почему они стоят к нему вполоборота и отводят глаза? Жестокость даром не проходит.

Выйдя из автобуса, Леденцов предложил:

— Заскочим в гастроном.

— Ага, будет доза, — оживился Шиндорга.

— Деньги есть?

— Мы без денег не ходим, — гордо усмехнулся Бледный.

— Тогда распределим покупки. Я беру килограмм сливочного масла, Бледный — колбасу, Шиндорга — сыру, Ирина — хороших конфет, Григорий — апельсинов…

— Куда столько масла? — удивился Шиндорга.

— Плов сварим.

— А дозу?

— Там все есть.

Сумки ни у кого не оказалось, пакеты несли в руках. Леденцов провел их во двор, к обшарпанной двери на первом этаже, которая не имела ни звонков, ни замков. Они вошли в длиннющий коридор с бесконечными дверями.

— Общага, что ли? — спросил Бледный.

Леденцов не ответил. Подведя их к комнате под номером 16, он легонько постучал. Ему не ответили. Леденцов стукнул сильнее, после чего слабый женский голос крикнул:

— Да-да!

Леденцов толкнул хилую дверь, и они вошли…

Маленькая, метров восемь, комнатка казалась еще меньше, потому что ширма отрезала добрую треть. Шкафчик, круглый стол да несколько стульев. Настольная лампа, похожая на поникший грибок, ярко освещала лишь стол.

— Валентина, это мои друзья, — сказал Леденцов.

— Проходите, — неуверенно предложила она, но, сообразив, что такой людной компании проходить, в сущности, некуда, добавила: — Раздевайтесь.

Ребята переминались, поглядывая на Леденцова.

— Раздевайтесь, раздевайтесь, а Валентина нам заварит чайку. Мы любители, особенно Виктор. Он всю дорогу мечтал.

Хозяйка взяла чайник и вышла.

— Зачем привел? — взорвался Бледный.

— Прошу выпить чаю, — внушительно отчеканил Леденцов, обводя ребят неожиданным для них сильным взглядом. — Дозы не будет, но развлечение обещаю.

Первой разделась Ирка. Стол подтащили на середину. Развернутые пакеты оживили его, а чашки да чайный дух уже привнесли уют. Хозяйка разливала. Ребята посматривали на нее…

Тоненькая, без всякой косметики, темные и взъерошенные волосы, блеклый халатик делали ее похожей на Золушку, невесть как попавшую в реальную жизнь. Рука, державшая чайник, казалось, вот-вот его уронит. Сонные глаза поглядывали на гостей пугливо, как бы исподтишка.

— Валентина, держись, ты еще удивишь мир, — ободрил ее Леденцов.

— Раз уже удивила, — виновато усмехнулась она.

Чай пили молча. Ребята сперва изучали хозяйку, потом вопросительно смотрели на Леденцова, требуя обещанных развлечений, и наконец стали с усмешкой поглядывать друг на друга…

И тогда в тишине пискнуло.

— Мышь! — Ирка вскочила, ничего в жизни не боявшаяся, кроме этих грызунов.

— Валентина, покажи свою мышь, — попросил Леденцов.

Она скрылась за ширму, пошуршала там и вышла с грудным ребенком, который, видимо, давно проснулся и тихонько слушал гостей. Он обвел компанию синими глазками и, гукнув, уставился на лампу, найдя ее тут самой интересной.

— Как звать? — громко спросил Леденцов.

— Миша.

— А отчество? — еще повысил он голос.

— Михайлович.

— И фамилию бы должен носить — Мочин. Представляю: второй Михаил Михайлович Мочин.

Ирка уронила ложечку, которая звякнула в тишине неподобающе громко. Артист хотел было отхлебнуть чаю, да вроде бы забыл, разглядывая ребенка. Бледный смотрел на младенца, как на «летающую тарелку», впорхнувшую в форточку. Шиндорга обиженно улыбался.

— Пусть лежит в кроватке, — решила Валентина.

Вернувшись, она села к столу, так уткнувшись в свою чашку, что лицо закрыла случайная тень.

— Валя, мы договорились, что ты все расскажешь, — напомнил Леденцов.

— Кому это интересно, — слабо возразила она, показывая лицо.

— Нам, — заверил Леденцов.

Валентина помешала чай, хотя сахару не клала, и начала говорить неуверенно, словно ощупывая словами своих гостей.

— Приехала я из Псковской области, поступила учиться в техникум, поселилась здесь, в общежитии… Как-то пошла с девочками на пляж. Не такая была, а веселая, загорелая, в австралийском купальнике. Там и встретила Мишу, Михаила Михайловича Мочина. Познакомились. Ну, как он ухаживал, рассказывать не буду. Чистое заграничное кино… А потом он предложил все бросить и переехать к нему. Сказал, на виллу. Я, конечно, беспокоилась о техникуме. Страшно бросать. Миша смеялся: «Кто не рискует, тот не пьет шампанского». Ну и поддалась…

Валентина умолкла. Ее лицо стало розоветь — от чая ли, от воспоминаний ли, от стыда ли… Леденцову хотелось, чтобы Валентину расспрашивали сами ребята. Но они сидели хмуро и скованно. Ирка от удивления распустила губы, и ее темные глаза потеряли обычный маслянистый блеск, точно она забыла их промыть. Грэг недоуменно и сильно дергал себя за волосы, намереваясь их выщипать. Бледный, казалось, думает о чем-то тяжело и никак не может додуматься. Лишь Шиндорга делал вид, что его все это не касается, поэтому пил чай со вкусом, как духманистый нектар.

— А чем у него занималась? — спросил Леденцов, так и не дождавшись активности ребят.

— Обеды готовила, убирала, гостей принимала…

— Как он тебя звал?

— Крошкой.

— Сколько тебе лет? — вспыхнула Ирка, услыхав про эту «Крошку».

— Восемнадцать.

— Значит, к Мочину пришла еще несовершеннолетней, — подсказал Леденцов.

Он вдруг обратил внимание, что его подопечные сидят виновато, словно их в чем-то упрекают. Почему? Ведь разговор о Мочине. Может быть… У Леденцова опять, как уже бывало, все забилось от подавляющей радости. Говорят, стыд глаза не ест. Еще как ест: им стыдно за Мочина, за друга. И в голове Леденцова понеслась логическая цепь: коли стыдно, то Мочина раскусили; если раскусили, то осудят; а если осудят, то уйдут…

— А любовь? — опять спросила Ирка, вызвав у Шиндорги веселое подрагивание губ.

— Тогда он мне нравился.

— А ты ему?

— Не знаю.

— И не спросила?

— Не раз. А он тоже спросит: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?»

— Мадам, — прервал диалог Артист, посчитав вопрос ясным, — чем все кончилось?

Валентина чуть наклонила голову в сторону ширмы:

— Забеременела, и Мочин меня выгнал.

— Как это — выгнал? — усомнился Бледный.

— Культурно, с выходным пособием.

Шиндорга кашлянул и заметил солидным тоном:

— У нас женщина равноправна. Не надо было к нему клеиться…

Ирка с тигриной мягкостью привстала и вцепилась правой рукой в его волосы. Шиндорга двумя руками пробовал оторвать ее пальцы, но, видимо, отрывал вместе со своей челкой. Леденцов вмешался:

— Ир, ребенок за ширмой…

— Вот только что ребенок, а то бы он облысел.

— Что-то Губа стала много пылить, — угрожающе сказал Шиндорга, поглаживая голову.

— Замкнись, — велел Бледный.

Казалось, что на слова Шиндорги можно и не ответить, но Валентина заговорила:

— Сама виновата, правда… Не я одна. До меня была девушка… Нарочно родила, чтобы Мочин на ней женился. Потом ребенка сдала в детдом и уехала в другой город. Верно, клеилась…