Маисовый колос - Эмар Густав - Страница 28

— С письмом? — спросил дон Мигель.

— Нет, сеньор. Полковник приказал передать вам на словах, что народное собрание будет у него сегодня, в четыре часа, и он ждет вас к себе в три с половиной.

— Хорошо... Давай скорее одеваться!

Глава XIII

АНГЕЛ И ДЕМОН

В это самое время, то есть в полдень пятого мая, желтая коляска, запряженная парой прекрасных вороных лошадей, проехав рысью улицы генерала Манциллы и Потоси, свернула на улицу Пиедрас, где и остановилась за церковью Сан Хуана перед домом, парадная дверь которого вся была расписана огненными языками, точно это был вход в ад.

Из коляски вышла или, вернее, выпорхнула молодая дама, чуть коснувшись кончиками пальцев затянутой в лайковую перчатку руки плеча своего лакея, причем на мгновение показались ее крохотные ножки, обутые в фиолетовые шелковые ботинки.

Этой молодой даме было лет двадцать шесть или двадцать семь и она отличалась поразительной красотой. Ее золотистые локоны, выбивавшиеся из-под полей тонкой соломенной шляпы, обрамляли лицо безупречно овальной формы и ослепительной белизны. Широкий, низковатый лоб, прекрасные голубые глаза с мечтательным выражением, тонкие темные брови, прямой нос с розовыми, подвижными и почти прозрачными ноздрями, маленький смеющийся рот с пухлыми пунцовыми губами, — все это составляло восхитительное целое. Ее стройная, изящная фигура, грациозные манеры и богатый, элегантный костюм доказывали, что она принадлежит к высшему обществу Буэнос-Айреса.

Входя в отворившуюся перед ней дверь, незнакомка должна была собраться с духом и приложить к носу пропитанный мускусом платок, чтобы не лишиться чувств от страшного зловония, царствовавшего в широкой галерее и во дворе, наполненном всякого рода домашними животными, негритянками, мулатками, слугами с разбойничьими физиономиями, безобразие которых резко оттенялось ярко-красным платьем, облекавшим тела этих людей.

Дом этот принадлежал донне Марии Жозефе Эскурра, свояченице дона Хуана Мануэля Розаса.

С трудом пробравшись сквозь толпу тунеядцев, молодая незнакомка постучалась в дверь. Так как никто не отворял ей, она сама толкнула дверь и вошла в переднюю. Там сидели на полу, устланном белой циновкой, две мулатки и три негритянки, грязные до невозможности и до такой степени безобразные, что страшно было на них смотреть. Они фамильярно болтали с солдатом с таким лицом, по которому трудно было различить, где кончается животное и где начинается человек.

Все эти шестеро с жадным любопытством уставились на прибывшую, на которой не заметно было никаких федеральных значков, каковыми были сплошь увешаны они сами; только из-под левого поля шляпы молодой дамы виднелись кончики розового бантика — слабой тени предписанного федерацией большого, бросающегося в глаза банта.

При входе незнакомки болтовня вдруг прекратилась.

— У себя сеньора донна Мария Жозефа? — спросила дама, ни к кому в особенности не обращаясь.

— У себя, но она занята, — грубо ответила одна из негритянок.

Постояв несколько мгновений в нерешительности, незная, как выйти из неловкого положения, дама подошла к окну, выходившему на улицу, позвала своего лакея и приказала ему прийти к ней.

Когда он появился в дверях передней, она сказала ему:

— Постучитесь в дверь, ведущую во второй двор этого дома, и спросите, может ли сеньора донна Мария Жозефа принять сеньориту Аврору Барро.

Повелительный тон и нравственное превосходство, всегда отличающие благородных людей от толпы, когда они, очутившись в тисках неблагоприятных обстоятельств, умеют удержаться на высоте своего положения, не замедлили произвести сильное впечатление и на этих шестерых в передней донны Марии Жозефы, вообразивших, благодаря случайностям революции, что они теперь сделались равными с культурными людьми, которых им то и дело приходилось грабить и убивать. Они все съежились, и лица их приняли более почтительное выражение.

Между тем, донна Аврора, спокойно осталась стоять у окна.

Через несколько минут в переднюю явилась чисто одетая служанка и вежливо попросила донну Аврору подождать немного; обратившись затем к сидевшим на полу «дамам-федералисткам», она объявила, что ее госпожа, к сожалению, не может сейчас принять их и просит пожаловать вторично после трех часов дня.

Безобразные, грязные и зловонные «дамы» тотчас же молча встали и ушли; только одна из них, толстая негритянка, не удержалась, чтобы не бросить взгляда, полного злобного негодования, на невольную причину отказа в аудиенции. Но это был напрасный труд: донна Аврора не обращала ни малейшего внимания на этих странных посетительниц свояченицы всесильного губернатора Буэнос-Айреса.

Служанка удалилась. Солдат, которому ничего не было сказано и который был призван в этот дом нарочно, скромно уселся на самом пороге комнаты.

Донна Аврора тоже опустилась на стул и закрыла руками глаза, как бы желая дать им отдых от той отвратительной картины, которую ей пришлось созерцать.

Между тем, в одной из соседних комнат донна Мария Жозефа спешила с отправкой двух служанок, с которыми она беседовала, собирая в пачку несколько десятков прошений, полученных ею в это утро в сопровождении подарков. Все эти прошения она потом должна была передать на усмотрение его превосходительства реставрадора, хотя отлично знала, что он бросит их не прочитанными. Донна Мария Жозефа торопилась развязаться с делавшими ей обычный утренний доклад служанками, чтобы не заставлять слишком долго ждать сеньориту Аврору Барро, принадлежавшую по матери к одному из самых старинных и видных домов Буэнос-Айреса, связанного родственными узами с домом Розаса. В последнее время Аврора и ее мать под предлогом отсутствия главы семейства, сеньора Барро, почти совсем прекратили свои визиты к Розасам и их родственникам, так что настоящее посещение было выдающимся событием для донны Марии Жозефы.

Политические события в Буэнос-Айресе в 1833 и 1835 годах могут быть объяснены лишь участием в них супруги дона Хуана Мануэля Розаса, которая, не будучи безусловно злой женщиной, тем не менее обладала особенной склонностью к темным интригам. Точно так же останутся непонятными политические движения 1839, 1840 и 1842 годов, если мы не выведем на сцену донну Марию Жозефу Эскурра, имевшую громадное влияние на общественную жизнь Буэнос-Айреса.

Словом, эти две сестры направляли политику в Буэнос-Айресе, и обойти их молчанием значило бы дать ложную окраску описываемым историческим фактам.

Свояченица Розаса не была предназначена природой к нежным чувствам, свойственным большинству женщин; страсть к политике заставляла биться ее сердце и волновать ее кровь. Развитию этой аномалии способствовали некоторые обстоятельства ее жизни и условия, в которые она была поставлена. Положение ее зятя и упорная борьба с ним аргентинского общества служили исходными пунктами деятельности этой женщины, жаждавшей сильных ощущений и возможности применить к чему-нибудь кипевшие в ней силы.

Одаренная в сущности весьма посредственным умом и обыденными способностями, донна Мария, однако, явилась лучшей помощницей Розаса, открывая ему пути, которых он сам никогда бы не мог найти.

Она в своих действиях руководствовалась не каким-нибудь расчетом, как это можно было бы предположить, а исключительно одной слепой страстью: фанатической преданностью федерации и ее верховному представителю, Розасу.

Но возвратимся к сути нашего повествования...

Наконец, донна Аврора была приглашена в кабинет хозяйки дома, которая с кисло-сладкой улыбкой пожимала своими костлявыми и грязными пальцами маленькую изящную руку гостьи.

Мария Жозефа была женщина уже пожилая, худая, с некрасивым, хитрым лицом; ее маленькие круглые глаза беспокойно бегали по сторонам и горели огнем, как у хищной птицы. На ее седой, плохо причесанной голове, торчали ушки громадного кроваво-красного банта.

— Вот неожиданный сюрприз!— воскликнула она неприятным, резким голосом, усаживая гостью рядом с собой на диване. — А отчего же не пожаловала с вами и ваша матушка, донна Матильда?