Маисовый колос - Эмар Густав - Страница 51

— Следовательно, вы думаете, что его выиграл генерал Лаваль?

— Нет. Я думаю только, что произошло бесполезное пролитие крови.

— Ну, вы в этом сильно ошибаетесь, — возразил дон Мигель.

— Не вы ли ошибаетесь, сеньор дель Кампо, основываясь, по всей вероятности, на смутных слухах, циркулирующих в Буэнос-Айресе и в газетах Розаса, которые, вы знаете, все представляют в извращенном виде.

— Вы забываете, господин де Мартиньи, что вот уже целый год, как я сообщаю вам, аргентинской комиссии и здешней печати не только все, что делается в Буэнос-Айресе, но и самые тайные действия, совершаемые в кабинете Розаса. Если бы вы этого не забыли, то не сказали бы, что я основываюсь на смутных слухах и на официальных газетах. Можете быть уверены, что раз я вам говорю: «Сражение проиграно», значит, оно действительно проиграно. Я привез с собой прокламацию генерала Эшагю, полученную от преданных мне людей, находящихся в армии Розаса.

— Вы говорите, эта прокламация с вами? — с видимым беспокойством спросил французский консул.

— Да. Вот она. — С этими словами дон Мигель подал ему отчет о сражении за подписью генерала дона Паскуаля Эшагю и продолжал:

— Из-за всех преувеличений этой реляции ясно видно, что Лаваль проиграл сражение.

— Однако письма...

— Извините, господин де Мартиньи, я приехал из Буэнос-Айреса в Монтевидео не за тем, чтобы спорить о том, в чем я вполне убежден, а лишь с целью обсудить, как и чем помочь беде, — довольно резко произнес дон Мигель.

— Возможно ли еще это вообще? — задумчиво протянул сквозь зубы француз.

— Вполне возможно. У меня уже готов план, при составлении которого я руководствовался одними фактами, — сказал молодой человек.

— Да? Говорите, говорите, пожалуйста! — воскликнул консул.

Ясно и толково дон Мигель изложил тот самый план, один намек на который привел в необузданный восторг его друзей.

Де Мартиньи с напряженным вниманием дослушал его до конца, ни разу не перебив, и затем сказал:

— Мысль ваша превосходна, сеньор дель Кампо. Радуюсь возможности сообщить вам, что генерал Лаваль думает совершенно одинаково с вами относительно необходимости вторжения в Буэнос-Айрес.

— Вот как! — воскликнул молодой человек, не веря своим ушам.

Консул молча подошел к столу, вынул из него папку бумаг, выбрал из них одну и подал своему собеседнику со словами:

— Это выписка из письма генерала Лаваля, сообщенная Каррилем Петиону, командующему французскими войсками в Паране.

— Ну, если генерал Лаваль был такого мнения еще до сражения, то он тем более должен держаться его теперь, — заметил дон Мигель, пробежав глазами содержание бумаги. — А как вы полагаете, трудно будет устроить одновременное вторжение, о котором я вам говорил?

— Нетрудно, а невозможно.

— Но почему же? Что вы в этом находите невозможного, господин де Мартиньи?

— Вы согласитесь с моим мнением, когда узнаете то, что я вам, сейчас сообщу, сеньор дель Кампо. Тайна, которая у вас в руках, была продана. Вы должны знать, что Ривера еще больший враг Лавалю, чем Розас, и он поспешил объявить, что находит план Лаваля изменой делу освобождения. Ведь президенту Ривере выгодно продолжение междоусобной войны и продолжение существования правительства Розаса. Поэтому он не только никогда не согласится на вторжение Лаваля в Буэнос-Айрес, но даже всеми силами будет препятствовать этому.

— Но ведь это сумасшествие! — вскричал дон Мигель.

Консул молча пожал плечами.

— Чистое сумасшествие, — продолжал молодой человек. — Разве Ривера не знает, что он этим ставит на карту существование и свободу Монтевидео вместе с независимостью нашей республики?

— Конечно, знает.

— Ну, и что же?

— Это ему все равно, лишь бы не дать Лавалю возможности добиться успеха. Вы, очевидно, и представить себе не можете, до чего доходит рознь между аргентинцами и некоторыми из ваших эмигрантов, преданными Ривере. Они совсем оплели президента, восстановили его против действительных друзей, пользуются его слабыми сторонами, всячески раздражают, — словом, управляют им для удовлетворения личного честолюбия. Вообще в этой стране общих интересов не существует, каждый действует на свой страх, думая единственно о себе лично, и потому один на другого ни в чем не может положиться. Франции уже надоело вмешиваться в эту грустную неурядицу и она намерена отстраниться. Это видно по полученным мной последним инструкциям. У нее есть заботы поважнее этих, ей нужно подумать об африканской войне.

Дон Мигель сделался еще бледнее, чем был.

— Кто же начальствует в Монтевидео? — спросил он дрожащими от волнения губами.

— Тот же Ривера, сухо ответил консул.

— Но ведь он сейчас находится в действующей армии, и у него должен быть наместник, который распоряжается вместо него?

— Наместник есть, но он делает только то, что приказывает ему Ривера.

— Ну, а собрание?

— Собрания нет.

— Так, наконец, народ?

— И народа нет, в том смысле, конечно, что в Америке народ еще не имеет права совещательного голоса. Есть только один Ривера, который и орудует. Положим, около него имеется несколько честных, даровитых людей, как, например, Васкес, Муиос и другие, но их влияние парализуется теми, кто ненавидит их.

Дон Мигель в полном унынии опустил голову. Все его планы разрушены, все светлые надежды обмануты и все усилия и жертвы не привели ни к чему!

Однако, не в его характере было долго отчаиваться. Он овладел собой, поднял голову и спокойно проговорил:

— Пусть так, господин де Мартиньи. Я всегда готов считаться со свершившимися фактами и действовать сообразно с ними. Вы говорите, что Ривера не желает идти с Лавалем, а поэтому невозможно устроить их совместного движения на Буэнос-Айрес. Ведь так?

— Совершенно верно, — ответил француз.

— В таком случае нужно попытаться убедить Лаваля, чтобы он шел один на Буэнос-Айрес и напал на город с наименее защищенной стороны. Пусть он немедленно идет туда, не смущаясь встречами со слабыми отрядами Розаса. Пусть посмелее атакует город. Я ручаюсь, что все население станет на его сторону, благодаря именно смелости его предприятия. Я обязался бы с сотней моих друзей проложить ему путь, овладеть арсеналом, крепостью, вообще каким бы то ни было пунктом, который Лаваль указал бы мне.

— Вы человек мужественный, сеньор дель Кампо, — с чувством сказал де Мартиньи, пожимая ему руку, — но вы знаете, что мое официальное положение вынуждает меня быть крайне осторожным в подобные критические минуты. Я могу только частным образом высказать свое личное мнение генералу Лавалю. Впрочем, я постараюсь еще переговорить с некоторыми членами аргентинской комиссии. 'Гак как я теперь имею основание думать, что сражение проиграно, и что генерал Лаваль решится, наконец, на вторжение в Буэнос-Айрес, то я готов всеми силами поддерживать ваше мнение о необходимости неотлагательного и быстрого действия.

— Да, овладеть Буэнос-Айресом, значит овладеть всем, потому что там Розас, его власть и сила. В Буэнос-Айресе заключена вся судьба Аргентинской республики. Как только он будет вырван из рук Розаса, республика сделается свободной. Исполните свое обещание, и мое отечество вечно будет обязано вам, как человеку, способствовавшему его освобождению. Теперь позвольте мне проститься с вами, уважаемый господин де Мартиньи, — заключил дон Мигель, встав со своего места. — Я возвращаюсь в Буэнос-Айрес с надеждой на вас. Может быть, мы еще и увидимся, если не здесь, на земле, то там... на небе. Первое может случиться тогда, когда моя несчастная родина благополучно вынесет свой теперешний страшный кризис, а второе — если она погибнет.

— Нет, — возразил консул, провожая его в переднюю,— вы должны дать мне слово повидаться со мной еще на земле, свидание на небе — дело несколько сомнительное: там, пожалуй, мы и не найдем друг друга, — пошутил он.

— Слова дать не могу, все будет зависеть от обстоятельств, — ответил дон Мигель. — Прощайте, господин де Мартиньи. Примите мою благодарность за обещанное вами содействие. С этого дня наша переписка будет чаще, подробнее и откровеннее прежнего.