Покоренные страстью - Хенли Вирджиния - Страница 69

Колин и Гэвин сидели вместе с Тиной у огня, слушая, как она играет на лютне прекрасную и печальную шотландскую песню. Зал был пуст, не считая нескольких слуг, но через несколько минут он заполнился промокшими и замерзшими Дугласами. Они толкались, ругались и громко требовали виски. Рэм подошел к огню одновременно с пажем, который подал леди дымящуюся чашу.

— Моя госпожа, вот тот тайный напиток, о котором вы просили мсье Бюрка, — сказал мальчик.

Тревога исказила черты лорда, и он вышиб чашу из рук Тины.

— Чертова лиса!

С зардевшимися от стыда щеками она в изумлении смотрела на жениха. Колин достал из камина чашу, а Гэвин, защищая, обнял женщину за плечи.

— Это всего-навсего пунш! — непослушными губами выговорила Огонек и выдохнула: — Я тебя ненавижу.

Сочувствие к невесте на лицах братьев больно задело Рэма.

— Отправляйся в свою комнату, — приказал он.

Женщина бросила на Черного Дугласа презрительный взгляд и, как королева, выплыла из зала. Гэвин сжал кулаки, удерживая желание съездить братцу по физиономии. Помолчав, он сказал:

— Думаю, мне лучше уехать, погода вряд ли изменится, даже если я задержусь до утра.

Тина пошла прямиком на кухню, где повар приготовил ей новую чашу пунша. Она захватила напиток с собой, но подниматься в спальню не захотела. Проходя мимо комнаты Колина, Огонек вспомнила, как много набросков с нее тот успел сделать за последнее время и ни один не показал. Любопытство победило в душе леди все остальные чувства. Безрассудство, свойственное молодой женщине, толкнуло ее на неблаговидный поступок — она зашла в комнату Колина.

Беспорядок, царивший там, удивил ее. Везде валялись кисти, краски, холсты и мелки. Внимание Тины привлекли кипы набросков, некоторые из которых были аккуратно уложены, а какие-то просто разбросаны по полу. Тина наклонилась и увидела, что на всех рисунках были изображены обнаженные женщины. Ее глаза расширились. Обнаженная натура не шокировала леди, но здесь, кроме нее, ничего не было! Она подняла один листок, пожелтевший от времени, и у нее перехватило дыхание — с наброска глядело незабываемое лицо Дамарис.

— Господи помилуй, если она позировала Колину и изменяла Александру с его братом, то неудивительно, что тот ее отравил. Надо показать это Аде.

Огонек подхватила рисунок, невольно вспыхнув от того, что поза женщины была уж слишком эротичной, и быстро свернула листок. Направляясь к двери, она внезапно заметила картину, стоящую на мольберте. Тина подошла поближе, не веря своим глазам и вглядываясь в свое собственное лицо. Она лежала на бордовом покрывале, протянув руки к невидимому любовнику, страстная, ждущая, молящая о наслаждении. Полные кремовые груди, пылающая копна волос были переданы безошибочно, огненный треугольник между ее бедер призывно выгибался навстречу мужчине. Каждый, увидевший картину, мог бы поклясться, что женщина позировала художнику. Тина бросилась вон из комнаты, запах красок душил ее.

В комнате Дамарис была новая дверь, но без замка, и Огонек почувствовала себя беззащитной. Она в изнеможении опустилась на кровать, положив листок с рисунком на одеяло. Дамарис поднялась с подоконника и, подойдя, заглянула через плечо племянницы. Увиденное поразило ее.

«О, нет! Значит, Александр говорил правду!» — прошептала она, восстанавливая в памяти ссору пятнадцатилетней давности.

Дамарис помнила все: каждое обвинение, каждое гневное слово, всю ложь, предательство и обиду, боль, слезы и подступающую смерть. Тина подошла к портрету красавицы-тети. Проведя рукой по нежным линиям лица, прекрасным светлым локонам, милому беззащитному рту, она словно ощущала невинность, которая сквозь черты портрета передавалась ее пальцам. Огонек представила себе, как много лет назад Дамарис, так же, как и она, отправилась с Колином на пикник. Тина слышала их разговор, их смех, и понимала, что молодая жена Алекса Дугласа позировала для портрета, не подозревая о темных страстях, бушевавших в душе художника. Огонек подпрыгнула, услышав голос Ады.

— Ой, я и не заметила, как ты вошла.

Англичанка вгляделась в бледное и взволнованное лицо своей подопечной.

— С тобой все в порядке?

— Да… нет… Ада, что бы ты сказала об этом наброске, я нашла его в комнате Колина?

Взгляд гувернантки из настороженного стал понимающим, пока она разглядывала эротичный рисунок.

— Они были любовниками, это ясно, как божий день.

— Нет! Не были! — резко ответила Тина.

— Не будь наивной, девочка, это же явное свидетельство их связи.

— Ты ошибаешься, — настаивала невеста Дугласа. — Он и меня изобразил обнаженной, еще более откровенно. Его комнаты просто забиты рисунками голых женщин!

— Колин? — с изумлением произнесла Ада. — Должно быть, его душа искривлена так же, как и тело. Что же будет, если Рэм увидит рисунок?

— Если увидит, то и сомневаться не станет, что я для него позировала. Он станет считать меня шлюхой. Как-то он уже сказал, что все женщины Кеннеди — шлюхи.

— Тебе надо достать этот рисунок и уничтожить его. Пошли в его комнату прямо сейчас.

Обе женщины поспешили в западное крыло замка, но дверь комнаты Колина оказалась крепко запертой. Ада подняла было кулак, чтобы постучать, но Тина схватила ее за руку и потянула прочь. Она прошептала:

— Я не хочу с ним ссориться, Ада. Я умру, если кто-нибудь еще увидит эту картину, надо сделать все тайно. Завтра, когда он выйдет, я заберу рисунок.

Англичанка кивнула, и они бесшумно вернулись в спальню Дамарис.

Утром, когда Колин спустился вниз завтракать, Тина побежала в его комнату. Но картина исчезла с мольберта. На ее месте стояла другая, неоконченная, изображающая ее в том платье, что было на ней в день пикника, с развевающимися на ветру волосами. Огонек принялась лихорадочно искать, но не нашла и следов проклятого рисунка. Она была уверена только в одном — собственное, полное эротики, изображение ей не привиделось.

Леди Кеннеди охватило дурное предчувствие. Сегодня в воздухе, казалось, носилось нечто зловещее, какая-то неясная опасность. Грозный замок… Грозный замок. Дрожь пробежала по ее спине, два слова вновь и вновь звучали в мозгу Тины. Когда она сказала Аде, что не обнаружила рисунка и на мольберте стоит только приличный портрет, та посмотрела на свою воспитанницу несколько странно, будто сомневаясь, все ли с ней в порядке и не позволяет ли она слишком уж разыграться своему воображению.

Мрачное предчувствие не покидало Тину. Ее словно преследовала тень несчастной. А что, если Рэмсей уже видел картину? Он может даже отказаться от ребенка, сказать, что дитя не от него. Лорд так жестоко разговаривал с ней в конюшне. Как он это произнес? «Меня не волнует твое жалкое состояние». «Нет, — решила Огонек, — если бы он видел портрет, то сказал бы не только это. Он бы избил ее до потери сознания. Хоть бы он уехал сегодня!» — взмолилась хозяйка замка. Ей требовалось время, чтобы обнаружить чертов рисунок и узнать побольше о Колине. Она решила спуститься вниз и поговорить с Гэвином, может, он что-нибудь знает о странных наклонностях своего кузена. Узнав, что Гэвин давно оставил замок, Тина почувствовала страх.

В этот день ливень сменили моросящий дождь и туман. Рэм приказал своим людям заняться подготовкой оружия и починкой сбруи. Он знал, что, самое позднее, на рассвете придется уезжать, но не представлял, как он расстанется с невестой, не помирившись. Дурацким поступком было с его стороны выбить из рук Тины чашу с пуншем. Если он ее любит, то должен доверять — довольно простая истина. Когда они жили недалеко от границы, в фамильном замке Дугласов, все было так хорошо. Лорд вспомнил ночь цыганских плясок и как они с Тиной любили друг друга. Больше всего он хотел бы вернуть те времена. Почему произошел разрыв? Сейчас Рэм и Огонек стали чужими, они даже не разговаривали. Какая-то ерунда творится, надо попытаться все исправить. Он должен чувствовать себя самым счастливым человеком на земле — ведь она носит его ребенка. Сегодня ночью они помирятся, он будет любить свою невесту и подарит ей изумрудное ожерелье. Дуглас закрыл глаза, ощущая нарастающее возбуждение. Одна только мысль о ней заставляла его волноваться. Он вспомнил то чувство, которое испытывал в самом пике их близости (они с Тиной так хотели друг друга, что не могли разомкнуть объятий, и слабость охватила колени мужчины). Лорд вновь вспоминал вкус ее рта и тела, ее губы в низу своего живота, и таял от наслаждения. Он стоял во дворе, не сводя глаз с окна невесты, не замечая, что промок насквозь от дождя.