Ястреб и голубка - Хенли Вирджиния - Страница 55

В массивном дубовом комоде хранились толстые теплые одеяла и меховые покрывала, а в шкафу из атласного дерева — множество комплектов сухой одежды для капитана.

Когда Шейн вошел в каюту, оказалось, что он промок до костей. Он не стал изменять своей укоренившейся привычке — немедленно сбрасывать с себя все промокшее платье, прежде чем оно успеет оставить мокрые пятна по всей каюте. Сабби наблюдала, как он быстрыми и сильными движениями обтирает грудь полотенцем, и, не в силах сопротивляться искушению, взяла другое полотенце и начала растирать ему спину.

Вначале у него зуб на зуб не попадал от холода, и все же, на удивление быстро, растирание помогло ему согреться. Он попытался было заключить Сабби в объятия, но она воспротивилась этому.

— Сначала дай мне посмотреть на твою рану, — мягко попросила она.

Он послушно поднял руку, но, услышав, как тихонько ахнула Сабби, немедленно опустил ее.

— Дай посмотреть, — настаивала она.

— Ну нет, это слишком уродливая штука, чтобы показывать ее даме с тонкими чувствами. Тебе будет противно.

— Твое тело для меня — радость и чудо, — возразила она.

Ее пальцы пробежали вдоль его ключицы, через выступающие бугры мышц плеча — и вниз, к лопатке, где буйствовал дракон. От прикосновения Сабби Шейна кидало в дрожь; он изнемогал от желания заняться с ней любовью. Она подняла его руку, и на сей раз он не противился. Шрам был багрово-красным и покрытым морщинами.

— Шрам у тебя так и останется на всю жизнь. Надо нам было как-то стянуть края раны, — сказала она с сожалением.

Он покачал головой.

— Барон — опытный лекарь. Он оставил рану открытой специально, чтобы вышел весь яд.

То, что последовало за этим, ошеломило и потрясло его: сколь это ни было невероятным, она прижалась губами к ужасному шраму и осыпала его поцелуями.

— Проклятье, что за бесовские проделки ты себе позволяешь! — ахнул он, когда волна страсти прокатилась по его телу.

Она улыбнулась ему и прошептала:

— Ну что вы, милорд, это же вы сами открыли мне, каким образом язык может послужить любовному таинству.

— Хорошо, что я, а не кто-то другой, — хрипло проговорил он; его уверенные пальцы уже точными движениями расстегивали на ней платье. Когда она была полностью раздета, он высоко поднял ее на руках, а потом стал медленно опускать, так что их тела все время соприкасались, — и опускал до тех пор, пока его могучее орудие не скользнуло, как в ножны, в ее горячий тугой центр. Ладонями он прижал к себе округлости ее бедер и так, не разъединяясь с ней, донес ее до высокой постели.

Ее руки нежно обвивались вокруг его шеи; каждый его шаг на этом пути приводил к тому, что он проникал в нее все глубже и глубже, и каждый его шаг порождал в ней желанную дрожь ожидания. Он не лег сам и не уложил в постель ее — он присел на край койки.

— Милая, обними меня… ногами, — то ли попросил, то ли приказал он, и она задохнулась от несказанного сплава боли и наслаждения, когда он по самую рукоять вогнал в нее свой тяжелый скипетр и прижал ее к себе еще теснее — хотя это и казалось невозможным.

Их губы слились — и он начал вовлекать ее в головокружительную, сокровенную игру «напрягись-расслабься», когда в их телах вершился единый ритм захвата и освобождения.

Волны наслаждения нарастали и откатывались снова и снова, и так продолжалось, пока она не зарыдала от жажды завершения. Он уже так умел прислушиваться к зову ее тела, что точно подгадал момент. Они рухнули в водоворот одновременно, и имя каждого слетело с губ другого.

Теперь они лежали, не размыкая объятий.

Качка корабля убаюкивала их, словно детей в колыбели. Через два часа он проснулся: пора было возвращаться на палубу.

— Куда ты? — пробормотала она сквозь сон.

— Мне не хотелось тревожить тебя, любимая. Я капитан этого корабля, ты помнишь?

Я никогда не оставляю палубу дольше чем на три часа.

— А для меня ты сделаешь исключение.

— Пять минут, — уступил он.

Он лег на спину и подтянул ее к себе, так что ее спина покоилась у него на груди.

— Ах, Сабби, все мои чувства полны тобою, — сказал он, вдыхая волнующий аромат ее волос и разогретого сном тела. — И мои мысли тоже. — Он помолчал, а потом выговорил почти шепотом:

— И сердце. — Он отвел ее волосы с затылка и поцеловал ее в шею. — Обожаю твои волосы… и не могу на них наглядеться.

— Нет, уж лучше постарайся на них наглядеться сейчас. Королева хочет, чтобы я их остригла — а ей из них смастерят парик.

Он бесцеремонно сбросил ее со своей груди на постель и в мгновение ока был уже на ногах.

— Я запрещаю! — возмущенно закричал он.

— Шейн, у меня нет выбора — это было равносильно приказу.

— Равносильно наглому вымогательству!

Сабби, об этом и речи быть не может! Я куплю волосы для ее чертова парика. Есть множество женщин, которые готовы продать свои волосы или любую другую часть тела. Ты только предоставь это мне, — сказал он, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.

Мысль о королеве, выступающей как пава и красующейся в парике из волос низкопробной шлюхи из борделя, немало позабавила Сабби. Потом она скорчила гримасу, подумав о том, сколько борделей придется обойти Шейну, прежде чем он найдет особу с волосами нужного оттенка!

Хокхерст привел судно в занятый англичанами порт Флашинг. Сэр Филипп Сидней был комендантом этого города, который служил базой для всех англичан в Голландии.

Оставив Сабби на борту, Шейн явился к Франсес, представился и сообщил, что прибыл сюда за ней, чтобы отвезти ее домой. Она была измучена вконец и изнемогала от усталости после многочисленных визитов офицеров, служивших под началом у Филиппа, и единственное, о чем она мечтала, — это оказаться дома.

Сильная поддержка Хокхерста была именно тем, в чем она сейчас больше всего нуждалась.

Он взял бразды правления в свои руки и приказал слугам упаковать вещи, чтобы все было приготовлено к тому моменту, когда его матросы начнут принимать груз на борт. Гроб следовало установить в трюме. Для маленькой девочки — дочки Франсес — и ее кормилицы надлежало выделить отдельную каюту, а для самой Франсес — другую.

Лошадей и собак Филиппа устроили со всеми удобствами, а тем временем Хокхерст отлучился, чтобы вручить Лестеру королевские депеши.

За час до того, как в устье Западной Шельды начался отлив, которому надлежало вынести корабль в Северное море, на борт поднялась Франсес, с головы до ног облаченная в траур. Сабби мгновенно преисполнилась сострадания к миниатюрной женщине в черном, ведущей за руку прелестную маленькую девочку. Шейн жестом дал Сабби понять, что она должна вместе с ним проводить новоприбывших вниз; когда они оказались в тесной каюте, он представил ее дочери Уолсингэма — человека, внушающего многим ненависть и страх.

Франсес подняла с лица черную вуаль, и Сабби не поверила собственным глазам.

Этой очаровательной вдове никто не дал бы и восемнадцати лет — на вид она была гораздо моложе.

Когда малышку с кормилицей устроили в отведенной им каюте, Шейн поднялся на палубу: пора было поднимать якорь, чтобы покинуть гавань и взять курс на Англию.

Оставшись вдвоем с Франсес, Сабби почувствовала прилив симпатии к молодой вдове и горячее желание хоть как-нибудь ей помочь.

— Может быть, вам хотелось бы побыть одной, леди Сидней?

— Нет, Сабби, не оставляйте меня и, пожалуйста, зовите меня по имени — Франсес.

Я плохо переношу качку и в последние дни почти ничего не ела, — пожаловалась она.

Сабби налила ей бокал вина, разведенного водой с сахаром.

— Это хорошо успокаивает желудок. Может быть, вам хотелось бы лечь в постель?

А я посижу рядом, и мы могли бы поговорить.

Франсес с благодарностью взглянула на нее и, сняв траурные одежды, снова отхлебнула вина. Понемногу вино развязало ей язык, и она начала поверять Сабби свои горести.

— Клянусь вам, я не знаю, что делать.