Язва - Хеннеберг Натали - Страница 52

— Тебя пытали?

— Совсем нет. Иначе все было бы, как с остальными…

Он закрыл глаза. Он вспоминал:

…За долгие дни они уже притерпелись к этой мысли: женщины постоянно говорили об этом — не так, как они обычно болтают о всякой ерунде и о любовных интрижках, но так, как они воркуют во время любви — голосом хрипловатым и прерывистым.

— Я предпочитаю сгореть заживо! — говорила рыжая красотка с длинными волосами. В башне, где они прятались, не было парикмахера и только минимум воды, которую раздавали на рассвете и вечером, чтобы утолить жажду и вытереть лицо. К тому же, она вообще была неряха…

— Все предпочитают умереть быстро, — сухо откликнулась бледная блондинка. — Еще неизвестно, чему они нас подвергнут, но, во всяком случае, после все равно умирают. А объявлять вслух безумные желания абсолютно бесполезно.

Это была дочь какого-то важного функционера с Земли, может быть, министра или адмирала, как Кэррол, и она умела вести себя, но по тому, как побелели ее пальцы, а ногти вонзались в ладони, было заметно, что и ей страшно. Ужасно страшно.

— Если последние очаги обороны падут, — продолжала девушка с рыжими кудрями, кусая губы до крови, — я знаю, что буду делать. А вы?

Раньше она была чем-то вроде идола, звездой мирового телевидения — ее обожали, ей льстили, она была известна своими дикими выходками. На затерянных планетах у мужчин пересыхало во рту, когда они видели ее трехмерное изображение. Но она весьма подурнела с тех пор, как началась вся эта заваруха, и теперь вынуждена была ютиться по разным закоулкам. Подобные девицы не созданы для суровых испытаний, к тому же здесь у нее не было косметики. Она старалась не смотреть в зеркала: она все еще представляла себя в обычном бело-золотом великолепии…

— Ведь существуют порошки, — сказала она, нервно соскребая с ногтей шелушащийся лак. — Они почти не вызывают страданий. Холод поднимается по ногам, их больше не чувствуешь, они отнимаются. Потом ложишься, и наступает ночь. Есть еще газы…

— Это преступление против человечности, — сказала бледная девица, отворачивая в сторону свое лицо античной статуи. — Мне кажется, у вас есть дети. Две маленькие девочки. Что с ними будет без вас?

— Вы думаете, что я оставлю Ирму и Лауру этим чудовищным садистам? В городе Б. они заполнили канал головами, отрубленными у молодых девушек. В Т. они повесили на главной площади детей вместе с собаками. И так далее.

— Да замолчите же, — сказала Анна-блондинка. — Вы словно находите в этом удовольствие…

— Да что вы об этом знаете? Может быть. Подождите, когда вас изнасилуют, как женщин из С., восемнадцать раз за ночь…

(Ему очень нравилась эта Анна — за ее бледность, византийскую непреклонность…)

На другой день враги вошли в башню.

Валеран был взят в плен во время последней отчаянной вылазки, от которой он отговаривал, опираясь на весь свой межгалактический опыт. Но земные командиры, непонятно почему, продолжали настаивать. Он был ранен в первых рядах, но огнеметы не тронули его, скорее всего, не случайно. Его привели в их бастион, где стены из трупов свидетельствовали о безрассудной храбрости, и где он увидел бесцветных призраков, которых больше не узнавал… Некоторые обезоруженные солдаты плакали. Уже много дней никто не ел, удовольствовались тем, что сосали ремни или белую глину с пола. Еще раньше съели всех крыс. Когда подвели шланг с водой, и она залила красные от крови полы, люди бросились на колени и начали лакать, как животные. Другие промывали свои ужасные раны и этой же водой поливали свои исхудавшие тела…

Около полуночи победители перекрыли воду.

Валерана, как и других, заперли в зловонном каземате. Кругом бредили раненые, у некоторых началась гангрена. В соседнем каземате, куда загнали женщин, одна из матерей задушила своих пятерых детей, а потом вскрыла себе вены осколком стекла. Когда однажды за Валераном пришли те, в своих доспехах из черного пластика, с характерными мертвенно-бледными лицами, Ральф подумал, что должен протестовать:

— Я не пойду с вами! Я землянин!

— Да вы смеетесь, — сказал один из Ночных. — Тогда мы тоже можем посмеяться…

Его втолкнули в кабину лифта. Он едва держался на ногах. Но какая-то черная мазь, которой смазали его рану, делала свое дело. Боль утихала, горячая волна поднималась к вискам. Должно быть, к антибиотикам подмешали белладонну и опиум. То, что он увидел в зале, напоминало, как и все на Земле, смесь последних достижений машинной цивилизации и нового вида варварства, которое своими корнями уходило в глубь времен. Ведь не напрасно разведчики обвиняли Ночных в том, что они воскресили и развили на Земле древние магии, роскошь и жестокость эпохи, которую они предпочитали: Средние Века Четвертичного периода. Валяющиеся повсюду разбитые неоновые светильники, мелькающие в дыму огни факелов, казалось, отодвигали время на века. И во мраке настоящей чарующей земной ночи блистало золото символов и знаков, странных тотемических звериных голов, нарисованных на щитах. На полу валялись шкуры редких животных, кресла были покрыты расшитой золотом парчой и тяжелым сукном, награбленными, несомненно, в каком-нибудь музее. Победители привезли с собой съестные припасы и нашли в городе знаменитые винные погреба. На столах стояли блюда с очень пряными яствами, которые волновали кровь, и от которых настоящие земляне уже успели отвыкнуть, огромные рыбы с пурпурной и перламутровой чешуей, которые были выловлены в аквариумах, редкая изысканная дичь из разграбленных вольеров, приготовленная с добавлением целебных трав. Все это запивалось крепчайшими винами, от которых исходили древние ароматы — корицы, шалфея, клевера — и редкими ликерами из красного перца и меда. Некоторые бутылки были закопаны за век или два до нашествия, и открывая их, надо было накапать туда семь капель оливкового масла, чтобы предохранить бесценный эликсир от порчи…

В древнем очаге, над углями сожженных панелей и мебели, переворачивались на вертелах и истекали жиром целые туши, на которых розовела и поджаривалась нежная кожица. Пиршество каннибалов? Все может быть! Здесь учитывались все вкусы, даже самые ужасные. Из толпы смутно доносились обрывки фраз:

— Во имя космоса! Сожжено столько кораблей, сколько на этой Земле нечисти!

— …Завлеченные в Бездну Лебедя и служащие пропитанием…

— Настанет день, когда все планеты Метагалактики будут нашими, и тогда…

Валерана усадили на одну из длинных скамеек, покрытых церковными стихарями. Свечи из зеленого воска бросали дрожащий отблеск на поверхность стола, и он подумал, с трудом превозмогая усталость и жар, что ему приходится присутствовать на какой-то церемонии потустороннего мира. Сосед его беспрестанно подливал в высокий инкрустированный бокал, должно быть, древний потир. Огонь смутно освещал безобразные, почти животные маски, фигуры неандертальцев, цепи из золота и кристаллов, висящие поверх комбинезонов из черного пластика и доспехов; некоторые облачения были совсем уж странными, почти монашескими. И еще отблески пламени золотили обнаженные прелести девушек, которых ласкали так же просто, как убивали. Многие из девушек были очень привлекательны, их буквально увешали награбленными драгоценностями. Совсем еще юная девушка, почти ребенок, спала, уткнувшись головой в лужу из вина или крови, и это было похоже на отрубленную голову с черным окровавленным ртом. А еще здесь были настоящие мертвецы, распростертые повсюду…

Сосед рассказывал о кровавой эпопее, о других случаях резни, о других праздниках, о трупах, вмерзших в лед и в обугленный снег, о взорванных планетоидах и о белых девушках, растоптанных ордой…

— Земные девушки… — повторил он мечтательно, опоражнивая свой потир с вином и наркотиками с Венеры.

— Собака, — сказал Валеран, — что ты знаешь о земных девушках?!

— Кр-расивые. И потом их бросают собакам, как ты говоришь. Если ты человек, то там, наверху, есть одна. Убей ее или возьми ее. А потом ты можешь уйти.

На какой-то момент он приподнялся над столом, на котором лежал, как труп, и бросил на Валерана многозначительный взгляд. Он указал пленнику возможный путь бегства — лестницу, уходящую вверх, в сумерках свода, и в то же время протянул ему под столом короткий обнаженный кинжал. Над пьяной толпой неизвестно откуда поднялся и окреп дружный хор голосов, затянувший странно знакомую Валерану песню: