Бенито Муссолини - Хибберт Кристофер - Страница 85

Под натиском противника немецкие части стремительно отступали. Когда войска союзников были всего в 60 милях от Милана, стало ясно, что планам о месячной обороне в Альпах не суждено сбыться. Грациани полагал, что с военной точки зрения идея создания оборонительного рубежа в Альпах не выдерживает никакой критики, однако ему не удалось убедить в этом Муссолини и Паволини. Для них обоих значение этой операции заключалось не столько в военном успехе, сколько в том, чтобы ее проведением обеспечить торжество идей фашизма.

Его друзья и соратники пытались организовать побег из Италии. Буффарини-Гвиди предлагал ему скрыться в Швейцарии, бывшая любовница Франческа Лаваньини, находившаяся в Аргентине, прислала письмо, в котором умоляла Муссолини приехать к ней. Кларетта Петаччи предложила инсценировать автокатастрофу, после этого объявить о гибели Муссолини и, воспользовавшись замешательством, скрыться. Доктор Захариа вместе с одним из секретарей брался обеспечить побег в Испанию, а Тамбурини — даже в Полинезию. Но все предложения о побеге были им отвергнуты. Ему было суждено умереть в Вальтеллине. Его путь завершен, но идеи фашизма переживут его. В своем последнем выступлении перед группой офицеров, специально приехавших, чтобы услышать дуче, он с прежним блеском говорил о «бессмертии фашистской партии и фашистских идей».

Ему необходимо было позаботиться о безопасности семьи. 23 апреля он позвонил Рашели в Гарньяно и сообщил, что приедет, чтобы организовать ее перелет в Швейцарию. Однако через несколько часов он позвонил опять. Мантуя к тому времени была захвачена врагом, и угроза нависла над Брешией. Поэтому он сказал, что пробиться к ней не удастся. Ей надлежало отправиться в Монцу, там на королевской вилле ее встретит Барраку. Она должна оставаться на вилле, пока он сам не свяжется с ней опять.

Кларетта со своей семьей нашла приют в Милане, в доме майора Шпеглера. Муссолини пытался уговорить Кларетту бежать, ради этого он приехал к ней. Предполагалось, что все семейство будет вывезено самолетом в Испанию, но Кларетта отказалась лететь. «Я подчиняюсь своей судьбе», — написала она одному из своих друзей, повторив одно из любимых высказываний Муссолини, — что будет со мной, я не знаю, но я не могу идти наперекор судьбе.

В течение всего дня 25 апреля Муссолини оставался в Милане. Отвергнув все предложения о побеге из страны, он сохранял спокойствие, а порой выглядел безразличным. Иногда он позволял себе довольно резкие высказывания то в адрес немцев, то — английского короля, но в целом он провел день спокойно: приводил в порядок свои бумаги, принимал посетителей, готовился к поездке на север. Пошли слухи, что он покинет Милан в тот же день, 25 апреля, поэтому штурмфюрер Бирцер нервничал и несколько раз напоминал Муссолини, что он обещал не уезжать до возвращения капитана Киснатта из Гарньяно, где тот занимался отправкой багажа дуче. «Ситуация все время меняется», — холодно отвечал Муссолини и послал его в казармы Мути, чтобы раздобыть грузовики и бензин для будущей поездки. При этом он выглядел расстроенным, и, казалось, причиной этого было не то, что его положение стало критическим, а то, что он вынужден нарушить данное им слово.

Во второй половине дня в префектуре появились начальник полиции Милана, генерал Монтанья, и Грациани, чтобы обсудить план эвакуации республиканской армии и ее перегруппировки к северу от Милана. Но Муссолини сообщил им, что он решил отправиться к кардиналу Шустеру и просить его организовать встречу с руководителями Комитета национального освобождения, чтобы обсудить с ними условия капитуляции. Он объяснил это решение желанием «избежать новых жертв среди военных».

Около пяти часов Муссолини отправился во дворец кардинала, попросив Грациани присоединиться к нему позже. На улицах города царила странная тишина, все общественные заведения были закрыты, магазины и конторы заперты. Еще в полдень фабричные гудки возвестили о начале всеобщей забастовки.

Кардинал Шустер так описывал встречу с Муссолини: «Он вошел в мою приемную с таким подавленным видом, что я сразу понял — передо мной человек, который находится на краю гибели. Я постарался оказать ему достойный прием. Пока мы дожидались других участников переговоров, я завел разговор, пытаясь немного ободрить его».

Разговор не клеился. Муссолини выглядел очень утомленным и чувствовалось, что он не расположен говорить. Кардинал уговорил его съесть кусочек бисквита и выпить немного ликера. В этот момент он был похож на человека, утратившего волю и неспособного противостоять неотвратимому.

Лишь когда кардинал призвал его не допустить разорения страны и принять почетные условия капитуляции, Муссолини мгновенно преобразился и показал свой характер. Он сказал, что видит выход из создавшегося положения в следующем: армия и республиканская милиция должны быть распущены, сам же он согласен подать в отставку и вместе с тремя тысячами верных ему чернорубашечников уйдет в горы, чтобы продолжать борьбу.

«Дуче, не стоит предаваться иллюзиям, — сказал ему кардинал Шустер, — едва ли вам удастся найти более трехсот человек, и то если они пойдут за вами».

«Ну триста человек я найду точно, может быть, даже чуть больше, — мрачно ответил Муссолини, — но вы правы, не стоит тешить себя иллюзиями».

Да, даже имея поддержку всего лишь трех сотен чернорубашечников, этот человек отказывается сложить оружие и готов продолжать сопротивление, — подумал про себя кардинал, — «он, похоже, уже сделал свой выбор». Поэтому кардинал изменил свое первоначальное намерение отговорить Муссолини от такого шага, и в дальнейшем их разговор перешел на другие темы.

Однако решимость, на время овладевшая Муссолини, постепенно покинула его, и в оставшееся время, пока они были вдвоем, нить разговора перешла к кардиналу. Он говорил об искуплении грехов, о тюрьме, о ссылке, но Муссолини, казалось, не слушал его. Лишь когда Шустер упомянул Наполеона, на усталом лице дуче появилось подобие улыбки, а когда речь зашла о христианском всепрощении, его глаза наполнились слезами.

В конце беседы кардинал подарил Муссолини экземпляр своей книги «История Сан-Бенедетто», которую дуче принял с серьезным видом и осторожно положил в коричневый пакет.

В шесть часов на переговоры прибыл генерал Кадорна. Вместе с ним приехал член Комитета национального освобождения, христианский демократ Акилле Марацца. Еще один член делегации, инженер Рикардо Ломбарди, входивший в Partito d ' Azione (партию Действия), уже дожидался их во дворце. Через несколько минут дон Джузеппе Биккерай пригласил их в кабинет кардинала. Вошедшие поздоровались с кардиналом, по традиции поцеловав перстень на его пальце. После этого в комнату, улыбаясь, быстро вошел Муссолини. Как показалось Марацце, в этой улыбке было что-то снисходительное. Муссолини протянул руку, чтобы поздороваться. После секундного колебания вошедшие пожали ее. Затем Муссолини сел на диван рядом с Шустером, в то время, как члены делегации продолжали стоять.

Возникла неловкая пауза. Напряженность возросла, когда в комнату вошли представители республиканского правительства: Грациани, Барраку и министр внутренних дел Паоло Дзербино. Муссолини оказался в непривычной для себя роли, поэтому, чтобы не встретиться взглядом с присутствующими, он принялся рассматривать малиновые обои на стенах. Воцарилась тишина. Никакие звуки не проникали в помещение, несмотря на открытые окна.

«Давайте присядем вон там», — кардинал Шустер указал на большой стол овальной формы посреди комнаты. На столе стоял графин с марсалой, несколько бокалов и блюдо с бисквитами. Сам он сел рядом с Муссолини. Кадорна, Марацци и Ломбарди сели с левой стороны, а Грациани, Дзербино и Барраку расположились справа. Генерал Кадорна отметил, что Грациани выглядел разгневанным.

«Ну что же? — начал разговор Муссолини резким нетерпеливым голосом, — каковы ваши предложения?» Можно было подумать, что инициатива находилась в его руках. Он взглянул на генерала Кадорну, ожидая ответа от него. Но тот, не желая отвечать первым, переадресовал вопрос Марацце.