Голос бездны - Ветер Андрей - Страница 80

– Успокойся, что с тобой? Что-нибудь стряслось? Ты чем-то огорчена, я вижу. Расскажи мне, в чём дело.

– Нет, я не могу, я не хочу… – она затряслась всем телом.

– Ладно, успокойся. Давай я уложу тебя спать.

– Я не желаю спать, я не усну. Расскажи что-нибудь ещё… Нет, лучше поцелуй меня… Нет, сперва отключи телефон. Не хочу никого слышать, ни с кем разговаривать… Теперь подойди ко мне. Поцелуй меня быстрее…

Прорвавшийся за окном снегопад бросался на стекло под завывание ветра. Краем глаза Лариса видела окно, и ей казалось, что снег вылепил на стекле очертания человека, похожего на Володю. Конечно, этого не могло быть, этого никак не могло быть, но Лариса задрожала ещё сильнее от пронзившего её ужаса.

Мир, всё из чего состоял мир, каждая его клеточка, любимая, благоухающая клеточка – всё надулось, наполнилось изнутри напряжением и вот-вот могло лопнуть, разбрызгав повсюду огонь и лёд. Мир пошёл кувырком. Требовалась немыслимая сила, чтобы удержать его, вернуть в нормальное положение, в нормальный ритм. В противном случае он грозил раздавить Ларису взвившимся молотом, который она не видела, но ощущала.

***

Было совсем рано, за окном висела тёмно-синяя утренняя тишина, когда Сергей выбрался из-под одеяла и направился к телефону, намереваясь позвонить Артёму. Но едва он надавил на кнопку, которую отключил накануне по просьбе Ларисы, раздался звонок. Он взял трубку, но не рискнул ответить, не зная заведённого в доме порядка и боясь поставить Ларису в неловкое положение мало ли как она преподносила себя другим.

– Ларис, телефон, – он поднёс трубку к ней.

– Алло? Да, Ритуля, – она говорила вяло, продолжая пребывать в состоянии дремоты. – Что? Я не понимаю тебя, повтори… Что там у тебя стряслось? Володя?.. Как ты сказала? Убит?..

Она скосила глаза на Сергея. Глаза были огромные, настороженные.

– Я скоро приеду к тебе… Ритка, ты меня слышишь? Телефон? Да, он выключен был, у меня гость ночевал…

Бросив трубку, Лариса села на кровати, согнув колени и положив на них голову.

– У моей сестры погиб муж.

– Тебе надо ехать туда?

– Она говорит, что сейчас не нужно, тело в морге. Но как же я оставлю её одну?

– Разумеется. Может, тебя подвезти?

Она взглянула на него, подумала с минуту и кивнула. Она выглядела усталой, но спокойной. Она ни о чём не сожалела. Единственное, почему она согласилась на предложение Сергея, была её «вольво» – лучше было не приезжать туда сразу на этой машине. Мало ли что.

– Будем собираться? – спросил Лисицын, натягивая трусы.

– Сначала выпьем кофе.

– Если только у тебя есть в зёрнах. Я растворимый не признаю.

– Есть у меня и в зёрнах, – вдохнула она и легла в постель.

Сергей присел рядом.

– Тебе дурно?

– Нет, – она едва заметно покачала головой.

Она скользнула рукой вниз по телу. Её тело выглядело изысканной мраморной статуей, в которую вдохнули жизнь. Всё в ней было словно выверенным до миллиметра, нигде ничего лишнего, ни единой складки, ни единого грамма. Ей не могло быть сорок лет, и она не могла быть человеком. Люди такими не бывают. Лисицын вздохнул, глядя на неё. Она слегка повернула голову, скосила на него глаза.

– Я понравилась тебе? – спросила она с отчаянием, неизвестно откуда пришедшим.

– Ты не можешь не понравиться, но ты не можешь и нравиться. Я смотрю на тебя сейчас, и понимаю, что сейчас ты мне нравишься. Как картина. Но я прикасаюсь к тебе, и ты перестаёшь быть картиной. Сейчас у меня замирает сердце и перехватывает дыхание, но когда я трогаю тебя, у меня встаёт член… Мне хочется любоваться тобой. По-моему, это может длиться вечность, никогда не наскучит. Но тебя нельзя трогать.

– Я так не могу, – тихо ответила Лариса, – я хочу ощупать руками всё, что мне нравится. Когда же я перестаю наслаждаться только глазами, я хочу всё это потрогать, затем мне хочется всё проглотить, сожрать, измельчить зубами и превратить в часть меня самой, чтобы не разлучаться с этой красотой… Я очень несчастна, Серёжа, я не умею наслаждаться жизнью, я не умею любить…

Мне было очень хорошо с тобой, но это никогда не повторится потому, что во второй раз мне будет этого уже мало…

Она раздвинула свои красивые ноги, словно дразня Лисицына, и он отвернулся.

– Может, мне лучше уйти?

– Ты обещал отвезти меня к Рите. Но больше ты ко мне не приходи.

Помолчав, она добавила:

– Если хочешь, я сделаю тебе ещё приятно… ртом… Но ты в меня не входи…

– Спасибо, давай лучше собираться…

– Прости меня, не обижайся, у меня что-то не в порядке с нервами, – она перекатилась на кровати и обняла его за талию.

– Я всё понимаю…

Любовь – это обмен прихотями

Борис Борисович Брусов умилённо покачал головой, разглядывая коньяк на свет, в то время как Артём Шаровик с любопытством смотрел на его лицо. Ему нравился этот добродушный старикан, млевший от всего изящного и производивший впечатление безобидного седовласого существа. Но он слышал, что Брусов был не так прост, как казался. О нём говорили, что он был вершиной одной из так называемых финансовых пирамид, которые с лёгкостью создавались и с такой же лёгкостью исчезали вместе с деньгами вкладчиков, чтобы возникнуть опять под новым именем и повторить всё заново. Однако Брусов никогда не возглавлял официально ни одну из тех пирамид. Он был пенсионером, жил в просторной квартире из трёх комнат, квартире, безусловно, изящной во всех отношениях, но вовсе не шикарной. Зато множество московских особняков, принадлежащих, как утверждали документы, самым разным организациям (в том числе и музеям), к которым Брусов не имел ни малейшего отношения, встречали Бориса Борисовича, как встречают только своего подлинного хозяина.

Артём осмотрелся.

В особняке, где собрались на приём блистательные гости, отныне должна была располагаться картинная галерея. Вдоль стен, покрытых лепниной и мозаикой девятнадцатого века, стояли обтянутые серой тканью стенды с громадными фотографиями, выполненными в чёрно-белых тонах. Яркие наряды собравшихся людей, густые краски на губах и глазах, сверкающие драгоценности, искрящиеся хрустальные бокалы – всё это сочно выделялось на фоне чёрно-белых фотографических форм.

Артём увидел Татьяну Расшуганову сразу. Рядом с ней находился Лисицын. Артём прекрасно знал, что Сергей всегда пользовался успехом у женщин, и потому немного ревновал Татьяну к Лисицыну. С каждым днём тлеющий в его сердце огонь обещал перерасти в пылкую влюблённость.

Татьяна давно уже стала частью сверкающего богемного мира, добилась той особой известности, когда имя не мелькает на страницах столичной хроники, но знакомо почти всем слоям светского общества. Изящная и поэтичная от природы, она любила роскошь и всё, что ей сопутствовало, жадно стремилась ко всему, что красиво и незаурядно. Будучи солисткой Большого театра, она привыкла к вниманию публики и направляла всё своё актёрское мастерство на то, чтобы нравиться. Она блистала умом, не переносила на дух глупцов и открыто высказывала им своё презрение, каков бы ни был их возраст и титул.

На этом приёме она появилась в сопровождении Николая Брусова, сына Бориса Борисовича. Николай изнывал той любовью к ней, которая мучает почти незаметно, но беспрестанно, вынуждая то и дело возвращаться мысленно к Тото (так она позволяла называть себя близким знакомым). На днях он сделал ей предложение, но она не ответила ему, обещав подумать неделю-другую. Она встречалась с Николаем регулярно и вела себя на людях так, как должна вести себя благопристойная невеста, однако в этот раз, едва войдя в двери, Татьяна выпорхнула из его рук и невесомо полетела сквозь толпу, обмениваясь приветствиями направо и налево, в конце концов остановившись перед Лисицыным, с которым не виделась более полугода.

– Тото, – он едва заметно потянулся к ней за поцелуем, – ты успеваешь бывать повсюду.

– Я соскучилась по тебе, – она прислонилась щекой к его щеке и чмокнула губами возле его уха.