Время крови - Ветер Андрей - Страница 54

– Покажи рану, – повторил Александр, – я прошу тебя… брат!

– Хорошо, что ты сказал так, брат, – улыбнулся Эсэ. – Я покину этот мир легко. Ты назвал меня братом. Ты признал меня… Я признаю тебя тоже.

Галкин потянулся, чтобы перевернуть раненого, но тот остановил его решительным жестом.

– В тебе течёт кровь моего народа. Ты должен понимать. Мне не нужна помощь. Я умираю в лесу, возле медведя и возле брата. Мне хорошо. Я уже не чувствую боли…

– Что я могу сделать, Медведь?

– Скоро стемнеет. Езжайте.

– Но…

– Если когда-нибудь ты будешь в деревне Тунгусов на Чёрном Пне, то спроси, не родился ли там у одной женщины сын от меня. – Голос Эсэ стал затухать. – Если найдёшь его, то возьми его себе. В нём наша кровь. Кровь воинов… Теперь всё… Меня оставьте здесь… Я совершил много ошибок… Уходите… Мне пора…

Он закрыл глаза и больше не шевелился. Ни Галкин, ни Селевёрстов не видели, как дух Эсэ взмыл над деревьями. А он взглянул на них сверху и махнул рукой на прощанье. Перед ним возникли прозрачные фигуры, очень стройные и красивые. Они поманили Эсэ к себе и обняли его, как умеют обнимать только самые близкие и любящие существа. Вокруг них мягко двигались такие же прозрачные очертания всевозможных зверей. Эсэ обвёл их радостным взглядом и засмеялся.

Это случилось в Месяц-Когда-Сердце-Стынет-От-Стужи…

Февраль – март 1999

Лето большой грозы (1914)

Поручик Верещагин, худощавый, молчаливый, мрачный молодой человек с нервным лицом, брёл впереди своей роты, тяжело дыша и смахивая то и дело пот со лба из-под фуражки. Учения с изнурительными маршами по лесистой местности никогда не доставляли ему удовольствия, как и сама военная служба. Июль 1914 года выдался в низовьях Иртыша жаркий. Солнце палило нещадно. Пыль скрипела во рту, садилась на залитые потом усталые лица и темнила их, превращая складки кожи в чёрные полосы. Солдаты шагали молча, ставя ноги невпопад, давно забыв о строевом шаге. Младшие офицеры шли перед своими ротами не в ряду, а чуть правее. Кители потемнели от пыли и пота на спинах и на плечах. Старшие командиры сидели в сёдлах на измождённых лошадях, опустив поводья и ссутулившись.

Все мечтали скорее добраться до привала.

– Далеко ли до Демьяновки? – послышался чей-то голос, обращённый к крестьянину на телеге.

– Чуток осталось потерпеть, – сочувственно отозвался заросший густой бородой мужик. Василий Верещагин вздохнул. Ноги его, обутые в тяжёлые тесные сапоги, ныли от долгого пути.

«И кто только придумал эту нелепую обувь?» – снова и снова спрашивал он себя.

– Кажись, домишки замаячили внизу, – донёсся до ушей поручика голос, – стало быть, дошагали.

– Не отставать, четвёртый взвод! Подтянись!

Сверху казалось, что кто-то махнул волшебной палочкой – и вот стряхнулись с неё деревянные коробочки домов и разбросались по кривой линии в зелени садов. По мере того как полк приближался, становились видны разноцветные резные ставни.

– Так что, вашбродь, можно тепереча отдыхать, – заговорил, распуская ремень, денщик Верещагина, когда по цепи пронеслась долгожданная команда «Разойдись».

– Давай-ка, Никифор, насчёт ночлега, – сказал Верещагин, – в котором доме мне притулиться?

Денщик Василия Верещагина, Никифор Чурбанов – шустрый, говорливый, косоглазый солдат, исчез и вскоре вернулся со словами:

– Так что, вашбродь, место готово. Хозяйка уже самовар ставит.

– До речки далеко ли?

– До Демьяновки-то? Рукой подать, вашбродь! Только туда сейчас конные пошли своих лошадей поить. Ежели вы по поводу помывки, так я вас из ведёрка полью зараз, не извольте беспокоиться! – оскалился Никифор, довольно выпятив грудь.

– Василий, ну как ты? – окликнул Верещагина остановившийся шагах в десяти прапорщик Крестовский. – Не спёкся? Как с ночлегом?

– Слава Богу, Никифор уже организовал…

– Я вон в том домишке остановился, – сказал Крестовский, небрежно расстегнув китель. – Заглядывай ко мне, если силы остались, пропустим по стакану самогонки.

– Хан башку оторвёт за самогон, – отозвался неуверенно Верещагин.

Ханом младшие офицеры называли между собой полковника Касымханова, человека сварливого и капризного.

– Как знаешь, – пожал плечами Крестовский. – Лично я не откажу себе в удовольствии… Да за этот бессмысленный марш Хан сам бы нам налить должен! Эх, ещё бы в баньку, чтобы смыть с себя эту вонь, да девку для полноты дела…

Когда поручик Верещагин вошёл в дом, Никифор уже раздувал на крыльце самовар по-солдатски – надев снятый с ноги сапог на самоварную трубу.

– Хозяин дома? – спросил Верещагин.

– Не-е, в лесу где-то бродит, – отозвался денщик, – зато большуха[8] здесь.

В дверях комнаты показалась женщина лет сорока пяти и кивком пригласила поручика внутрь.

– Здравствуй, хозяйка, – сказал Верещагин, – как здоровье?

– Спаси Бог. – Она внимательно оглядела офицера. – Вот тут заночуете, ваше благородие.

Комната была маленькая, но вполне уютная. Следом за поручиком в комнату протиснулся денщик и шепнул на ухо Верещагину:

– Дочка у них есть.

Верещагин выразительно поглядел на Никифора.

– Хорошенькая, вашбродь. Я одним глазком подглядел, – по-прежнему шёпотом сообщил солдат.

Ближе к ночи Верещагин вышел во двор покурить, на нём была лишь рубаха на голое тело. Справив малую нужду, он устроился на перекошенных ступеньках крыльца и с наслаждением прислушался к разлитой вокруг тишине. Где-то на другом конце деревни слышались голоса и смех – кутили офицеры.

«Как хорошо! – подумал Василий. – Как всё-таки по-райски устроен мир! Сердце замирает от наслаждения, когда вот такое спокойствие чувствуешь! Слава тебе, Господи, что выдаются время от времени такие минуты».

Он чиркнул спичкой и жадно втянул всей грудью дым. Внезапно слева он заметил белую тень среди тяжёлых сгустков тёмной садовой листвы. Он поднялся во весь рост, расставив ноги и уперев руку в бок.

– Есть кто? – спросил он негромко.

– Какой вы смешной, ваше благородие, в таком виде, – донёсся до него шёпот.

– Что за вид такой?

Он оглядел себя и улыбнулся. Должно быть, он и впрямь представлял собой забавную картину: строгое лицо, подсвеченное красным огнём папиросы, холёные усы и длинные голые ноги.

– Господин офицер без штанов, – снова шепнула тень и хихикнула.

– Ты кто? – Верещагин согнал с лица улыбку.

Очертания тени сделались яснее и приобрели женские формы. Василий отступил на шаг, почувствовав неловкость. Из ночной тьмы к нему подступила девушка в длинной ночной рубашке.

– Да кто ты? Кто? – опять спросил он.

– Хозяйская дочь, – ответила девушка.

– А чего ты по ночам шастаешь?

– А вы чего?

– Я-то курить вышел. Не спится, – как бы оправдываясь за своё поведение, пояснил Василий. – А ты зачем тут?

Она неопределённо пожала плечами. У неё было мягкое круглое лицо, чёрные глаза влажно блестели, распущенные волосы падали на плечи.

– А я видела, как вы обмывались, – вдруг произнесла она и улыбнулась.

– Я? – Василий смутился. Он вспомнил, как стоял нагишом позади дома, полуприсев под ведром, которое держал над ним Никифор, и тщательно мылил взопревшие гениталии.

– Я? – переспросил он. – Ну и что? Что ж тут такого?

– Ничего. Просто завтра расскажу соседкам, что собственными глазами видела господина офицера без штанов. – Девушка едва сдерживала клокотавший в ней восторг. – То-то смеху будет!

Девушка сделала шаг вперёд и остановилась настолько близко от Верещагина, что он почувствовал не только её тихое дыхание на себе, но и тепло её грудей под ночной рубашкой.

– Да зачем же рассказывать пустое? – шепнул Верещагин в ответ. – Ты вот придвинься ко мне. Дай-ка я обниму тебя, тогда и будет о чём с подругами посудачить.

8

Большуха – в русских деревнях среди женщин старшая по положению в доме. Она распоряжалась женщинами, распределяла между ними работу, держала ключи от амбаров, наблюдала за ведением хозяйства. Этнограф Потанин рассказал об одном случае в какой-то северной деревне. Было время уборки ржи, и в деревне остались только старухи и дети. Путешественник заглянул в один богатый и большой дом и спросил чего-нибудь покушать. Вышедшая к нему старуха объявила, что «может быть, в их доме и нашлось бы что-нибудь, но она не большуха и потому не смеет ничего дать».