Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе - Линдсей Вэчел - Страница 119

Кэл зарядил помятое кремневое ружье. Для этого ему глаза были не нужны. Он взял на ладонь свинцовую пулю и насыпал пороху, так что пуля оказалась почти прикрытой. Добавить сколько нужно пороху на полку было труднее, и он просыпал немного.

Забив заряд, он совсем обессилел. Откинувшись назад, скомандовал мне:

— Будь начеку, парень, и дай мне знать, когда они перевалят через гребень холма.

Но я не заметил, как они пришли, а он больше не заговорил.

Когда Мартышка вернулась с доктором, был почти полдень. Я сидел, забившись в угол и отвернув лицо от койки. Но никуда не ушел.

Может, это вовсе не враг пришел за Кэлом Кроу-фордом. Может быть, то разведчики гор въехали верхами, чтобы проводить его в путь к той стране чудес, которую даже он никогда не смог бы себе представить.

В тот же день его дочь отпустила меня домой, и я уехал на ее крапчатом.

Славно было вернуться; но еще лучше, что я не вернулся раньше срока, испугавшись и отступив. Я вернулся человеком, который заслужил это право, — работа сделана, долг выполнен. Дома я мало что рассказал — просто о том, что старик умер.

Отцу сделалось лучше, он мог уже ходить, опираясь на трость, Джеральдина сновала вокруг с таким видом, словно узрела ангела наяву. Ей пришло письмо от любимого, первое с тех пор, как он отбыл па Запад. Нам не было позволено взглянуть на него. Но сестра стала напевать за ргботой, а псходка ее вновь обрела легкость.

Спустя почти неделю после моего возвращения Джеральдина сказала:

— Вот подъезжает какой-то старый индеец, а за ним скво. Что бы это могло им понадобиться?

Индеец остался в седле, а когда скво спешилась, я узнал дочь Кэла Кроуфорда. На ней уже не было пурпурного шелкового платья; на ней была полосатая шаль поверх старой хлопчатой юбки, на голове — платок, повязанный па индейский манер.

— Это Мартышка, — сказал я. — А вон то, должно быть, ее муж. Он приехал забрать ее назад, в племя.

— Долго же пришлось ей ждать, — сказала Джеральдина, — чтобы получить то, что оставил ей Кэл. Но она сполна заслужила это.

И тут я кое-что понял.

— Не для того она оставалась с ним. У нее всего и есть, что этот узелек на лошади. Ведь не было у него никакого наследства. Она просто оставалась ухаживать за своим старым отцом, оттого что была нужна ему.

— Верность, — прошептала тихо Джеральдина. — «Верная» — вот как назвал меня Джон. Он написал это в письме. — Она заплакала счастливыми слезами и побежала перекинуться словом с Мартышкой.

Они приехали за крапчатым, и я пошел, чтобы его заарканить. А потом Мартышка вручила мне кое-что на память о своем отце.

И они отъехали, мужчина впереди, а дочь Кэла Кроуфорда следом, с крапчатым на поводу. Путь их лежал домой, где бы этот дом ни был. Где-то на Западе, в той стороне, куда так часто она смотрела.

— Есть все-таки на земле преданность и вера, — сказала чуть слышно моя сестра. — Она знала, что муж будет ждать, пока она сможет остазить своего отца… Интересно, что она сделала со своим пурпурным платьем?

Мы узнали потом: платье осталось висеть в хижине на гвозде. Она оставила там почти все. Ей ничего не нужно было из того, что ценилось у белых женщин.

Не знаю, что сталось потом со всеми вещами Кэла Кроуфорда, вот только дочь его привезла мне кремневое ружье, то самое, которое сжимал он в руках, готовясь защищать свой последний рубеж.

Уилла Кэзер

ЗАКОЛДОВАННАЯ СКАЛА

Мы плавали в реке перед заходом солнца, а когда готовили себе еду на костре, косые лучи с неба причудливым узором ложились на белый песок вокруг. Сам же прозрачно-красный шар закатился за край бурых полей, лишь только мы, присев на песок, принялись за ужин, а теплый воздух, стелившийся над водой и нашим плоским песчаным островом, сделался свежее и напитался запахами водорослевой гнили и подсолнухов, что росли вблизи. Река была темная, тяжело несла свои воды, как и остальные пять-шесть рек, поившие в Небраске кукурузные поля. Вдоль одного берега тянулись грядой голые глинистые кручи, поверху росло несколько приземистых дубов с кряжистыми стволами, изогнутые ветви приплюснутых крон бросали легкие тени на густую траву. Западный же берег был низкий, ровный, с кукурузой до горизонта, и вдоль всей кромки воды здесь располагались песчаные бухты, росли березы да кое-где мелькали клены и еще реже ивы.

Бурные весенние разливы не давали мельницам работать, и фермеры, по уши в хлопотах, словно забывали про реку, только исправно чинили старый красный мост, потому-то мальчишки из Сэндтауна становились полноправными речными хозяевами. Осенью мы охотились на перепелов, исхаживая мили вдоль плоского берега по жнивью и по скошенным травам, а когда завершалась пора зимнего катанья на коньках и лед таял, половодье и затопленные берега были для нас самым желанным явлением природы. Русло реки в каждое время года неузнаваемо менялось. Весной бурный поток намывал кручу на восточном берегу или размывал акры полей на западном, и куски земли кружились, уносимые водоворотом, и вместе с грязной пеной прибивались неведомо к каким берегам. В середине лета, когда вода спадала, обнажались новые песчаные островки и замирали, сушась и отбеливаясь на августовском солнышке. Порой берега этих островков укрепляла настолько прочная насыпь, что яростные разливы очередной весны были бессильны сдвинуть такие островки с места; крохотные ивовые ростки торжествующе пробивались сквозь желтую пену, разворачивался первый лист, прокладывая путь летним побегам, и вот уже узлы корней цепко связывали мокрый песок, укрепляясь перед атакой нового апреля. Скоро кое-где меж ивовой поросли показывались молодые кленки, шелестя листвой на стелющемся ветру, и даже в безветренные дни, когда над дорогой, где ездят фургоны, в воздухе, словно дым, повисает пыль, молодые клены подрагивают над водной гладью.

На одном из таких вот островков, где среди песка уже третье лето зеленела поросль, мы и разбили свой лагерь и разжигали костер; не в зеленой чаще меж тонких колышущихся ивовых побегов, а на открытом месте, прямо посреди чистейшего песка, которого в ту весну нанесло еще больше обычного; то был крохотный осколок иного мира, красиво окаймленный пеной, там и сям усеянный иссохшими черепашьими и рыбьими скелетами, такими белыми, такими сухими, словно их нарочно сушили. Мы старались не нарушить первозданность этого места, хоть частенько летними вечерами заплывали туда и ложились передохнуть на песок.

Вечер, когда мы разожгли свой последний в тот год костер, я хорошо помню, и есть этому причина. Через несколько дней ребята снова сядут за парты средней школы в Сэндтауне, мне же отправляться к Скалистым горам, чтобы первый раз в жизни учить ребятишгк в сельской школе норвежского поселка. При одной мысли, что я должен проститься с моими соратниками по играм, должен покинуть эту реку и отправиться туда, на равнину, по которой гуляет ветер да стоят ветряные мельницы, а кругом — поля кукурузы и необозримые пастбища и ничего больше, где в природе нет такой неукротимости, необузданности, не возникают острова, не поют неведомые птицы, нет мира больших рек, — у меня заранее появлялось щемящее чувство к родному краю.

Прочие наши сверстники приходили к реке просто так — ловить рыбу или кататься на коньках, приходили и уходили, но мы, шестеро, были беззаветно преданы водной стихии, нас, наверное, и сдружила-то между собой именно река. В нашу компанию входили два брата Гасслеры — Фриц и Отто; отец их, низенький немец, был портным. Среди нас братья — одному десять, другому двенадцать — были самые младшие, оба со светлыми голубыми глазами, с выгоревшими на солнце, всклокоченными вихрами, с обветренными лицами. Старший — Отто — лучше всех в школе успевал по математике и очень много читал, но каждую весну для него школы будто не существовало, его тянуло к реке, словно ей без него не обойтись. Они с Фрицем ловили жирную с маленькими рожками зубатку и продавали городским хозяйкам и столько времени проводили на реке, что и сами, загорелые, с песочно-белыми волосами, стали похожи на темную — в обрамлении песка — реку.