Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе - Линдсей Вэчел - Страница 53

— Стыд и срам, Патрик Скалли! — крикнула она. — Что сделал с родным сыном! Стыд и срам!

— Ладно, ладно… Молчать, — вяло проговорил старик.

— Стыд и срам, Патрик Скалли! — Дочери подхватили материнский клич и презрительно фыркнули в сторону затрепетавших соучастников злодеяния — ковбоя

и приезжего с востока. Потом они увели Джонни, предоставив троим мужчинам думать их горестные думы.

— Я бы сам схватился с этим немцем, — сказал ковбой, первым нарушив затянувшееся молчание.

Скалли с грустью покачал головой.

Нет, нельзя. Это будет нечестно, Это будет не честно.

Почему? — не сдавался ковбой. — Не вижу тут ничего дурного.

— Нет, — героически, но скорбно ответил Скалли. — Это будет нечестно. С ним дрался Джонни, и мы не можем навязывать ему другого противника только потому, что Джонни сдался.

Что верно, то верно, — оказал ковбой, — но… пусть он меня не задирает, я этого не потерплю.

Ты его пальцем не тронешь, — отрезал Скалли, и тут они услышали шаги шведа по лестнице. Его появление было по-театральному эффектно. Он со стуком распахнул дверь и горделиво вышел на середину комнаты. Трое мужчин будто и не заметили этого.

— Ну! — нагло крикнул он хозяину. — Теперь, надеюсь, вы скажете, сколько я вам должен?

Старик остался непреклонным:

— Ничего вы мне не должны.

— Гм! — хмыкнул швед. — Гм! Не должен я ему!

Заговорил ковбой:

— Слушайте, любезнейший, с чего это вы так разве селились?

Старик Скалли сразу насторожился.

— Хватит! — крикнул он, взмахнув рукой. — Замолчи, Билл!

Ковбой небрежно сплюнул в ящик с опилками.

А что я такого сказал? — спросил он.

Мистер Скалли, — снова начал швед, — сколько я вам должен? — он, видимо, собрался уходить, так как был в шапке и держал чемодан в руке.

Вы мне ничего не должны, — все так же невозмутимо повторил Скалли.

Гм! — хмыкнул швед. — Пожалуй, вы правы. Если уж на то пошло, так, может, мне с вас причитается. Вот так-то!

Он повернулся к ковбою, крикнул, передразнивая его:

— Бей, Джонни! Бей! Бей насмерть! — и торжествующе захохотал. — Бей, Джонни! — Его прямо-таки корчило от хохота.

Но с равным успехом он мог бы дразнить мертвецов. Трое мужчин не шелохнулись и остекленевшими глазами молча смотрели прямо перед собой.

Швед распахнул дверь и вышел, успев бросить с порога презрительный взгляд на неподвижную группу у печки.

Как только дверь за ним закрылась, Скалли и ковбой вскочили с мест и начали сыпать бранью. Они метались из угла в угол, размахивая руками, сжимая кулаки.

Ох! Нелегко было стерпеть! — причитал Скалли. — Ох, нелегко! Ведь он, мерзавец, глумился, измывался над нами! Разок, один только разок съездить бы его по носу! Я бы за это сорока долларов не пожалел! Билл! А ты-то как в, ытерпел?

Как я вытерпел? — срывающимся голосом крикнул ковбой. — Как я это вытерпел? А-а!

Старик затянул нараспев:

— Насесть бы на этого шведа, да повалить бы его на каменный пол, да палкой, палкой, так, чтобы живого места на нем не осталось!

Ковбой подхватил со стоном:

— А-а! За шиворот сгрести бы этого немца и лупить, лупить, — он с такой силой хлопнул ладонью по столу, будто выстрелил, — до тех пор лупить, пока он себя от дохлого койота не отличит!

— Я бы ему всыпал!..

— Я бы ему показал!..

И они взвыли, как одержимые, с мукой в голосе:

А-а! Попадись он нам!

Да!

Да!

Я бы ему!..

А-а-а, а-а!..

Крепко держа в правой руке чемодан, швед, точно корабль на всех парусах, лавировал в пучине бурана. Он старался не терять из виду голые, задыхающиеся на ветру деревца, которые указывали дорогу к городу. Ему было не только не больно, но даже приятно подставлять снежному вихрю свое лицо, носившее следы кулаков Джонни. Вскоре впереди что-то замаячило. Он узнал в этих темных квадратах городские строения, отыскал среди них улицу и пошел по ней, всем туловищем налегая на ветер, свирепо набрасывающийся на него из-за каждого угла.

Городок словно вымер. Нам мнится, будто планету нашу из края в край заполняет победоносное, гордое человечество, но здесь, среди трубных гласав метели, трудно было представить себе, что в мире есть что-то живое. Существование на земле человека казалось немыслимым, и ореол чуда окружал ничтожных букашек, которые всеми силами старались удержаться на этой крутящейся, как волчок, опаляемой огнем, скованной льдами, пораженной всеми болезнями луковице, затерянной в пространстве. Разбушевавшаяся метель свидетельствовала, что заносчивость человека — основной двигатель жизни. И надо было обладать поистине чудовищной самонадеянностью, чтобы не погибнуть в ней. Так или иначе швед добрался до салуна.

У крыльца неустрашимо горел красный фонарь, и, пролетая сквозь четко очерченный круг его света, снежинки словно наливались кровью. Швед толкнул дверь и шагнул за порог. Перед ним протянулось усыпанное песком пространство, в дальнем конце которого за столиком сидели и пили четверо мужчин. Вдоль правой стены шла ярко освещенная стойка, и хранитель ее, опершись на локти, прислушивался к разговору мужчин, сидевших за столом. Швед поставил чемодан на пол и, по-братски улыбнувшись бармену, сказал:

— А ну-ка, дайте мне бутылочку.

Бармен поставил перед ним бутылку, стакан для виски и стакан с водой, в которой плавали льдинки. Швед налил себе огромную порцию и выпил ее в три глотка.

И погодка же разыгралась, — равнодушно проговорил бармен. Он прикидывался слепым, как это водится у людей его профессии, а сам украдкой разглядывал

кровяные пятна, оставшиеся кое-где на лице шведа. — Да, погодка, — снова сказал он.

А я не жалуюсь, — запальчиво ответил швед, наливая себе второй стакан. Бармен взял со стойки монету — плату за виски и опустил ее в поблескивающий никелем кассовый аппарат. Звякнул звоночек; из верхнего отверстия выскочила карточка; на ней стояло: «20 центов».

Погода как погода, — продолжал швед. — Я не жалуюсь.

Да? — лениво протянул бармен.

После второго стакана шведа прошибло слезой, дыхание у него участилось.

— Да, мне такая погода нравится. Очень нравится. Подходящая погода. — Он явно вкладывал какой-то особый смысл в свои слова.

— Да? — снова протянул бармен. И, повернувшись к нему боком, невидящими глазами уставился в зеркало за стойкой, по которому были выведенцы мылом завитушки, похожие на птиц, и птицы, похожие на завитушки.

Ну что же, еще, что ли выпить? — сказал щвед. — А вы не хотите?

Нет, спасибо. Я не пью, — ответил бармен. Потом вдруг спросил: — Что это у вас с лицом? Разбились?

Швед тут же расхвастался:

— Нет, в драке. Я в этом «Паласе», у Скалли, одного молодчика чуть на тот свет не отправил.

Четверо за столом наконец-то проявили интерес к их разговору.

Кого это? — спросил один из них.

Джонни Скалли, — выпалил швед. — Хозяйского сынка. Он теперь недели две не очухается. Здорово я его отделал. Он подняться не мог. На руках в дом внесли. Выпьем?

Словно невидимая стена мгновенно выросла между ним и теми четырьмя.

— Нет, спасибо, — сказал один из них.

Компания эта была весьма любопытна по своему составу. Двое крупных местных торговцев, окружной прокурор и профессиональный шулер из тех, что именуются «честными». Впрочем, наблюдая за ними со стороны, никто не смог бы отличить тут шулера от людей более почтенных профессий. В хорошем обществе он держался так деликатно, при выборе жертв проявлял такое здравомыслие, что мужская часть населения Ромпера восхищалась им и оказывала ему всяческое доверие. Его называли джентльменом. Чувство страха и презрения, которое обычно питают к этого рода деятельности, несомненно служило причиной того, что он считал нужным так выделяться своим спокойным достоинством на фоне спокойного достоинства разных шапочников, маркеров и приказчиков. Если не считать какого-нибудь случайно подвернувшегося простофили из приезжих, этот шулер охотился только на бесшабашных пожилых фермеров, когда они, собраз хороший урожай, появлялись в городе с горделивым и самонадеянным видом, который свойствен непроходимым глупцам. До именитых граждан Ромпера время от времени доходили слухи о том, что одного-другого фермера обчистили до нитки, но они лишь презрительно посмеивались над очередной овечкой, и если вспоминали о волке, то с чувством гордости, ибо им было известно, что он не посмеет посягнуть на их мудрость и отвагу. Кроме того, у шулера была законная жена и двое законных детей, которые жили со своим примерным супругом и отцом в хорошеньком загородном коттедже. Это обстоятельство пользовалось широкой известностью и стоило кому-нибудь хотя бы вскользь, намеком коснуться некоторых несообразностей в моральном облике этого человека, как остальные дружным хором начинали восхвалять его семейный очаг. И тогда те, кто сами были примерными отцами семейств, и те, кто не отличался такой добродетелью, шли на попятный и соглашались, что толковать тут больше не о чем.