Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе - Линдсей Вэчел - Страница 78

У дверей я приостановился и сказал достаточно громко, чтобы увлеченный спором Тайлер расслышал:

— Значит, я скажу Дэвису, что вы будете, судья.

— Да, да, конечно, — сказал он, отводя на секунду взгляд от Мэйпса и улыбаясь мне широкой заученной улыбкой. На крючок я его все-таки поддел и, решив, что помочь делу чем-нибудь еще мне вряд ли удастся, побыстрее смылся и не подумал остановиться, когда он крикнул мне вслед уже совсем другим голосом, из чего можно было заключить, что смысл моих слов до него наконец дошел: — Погодите, ээ… погодите-ка…

Я прошел мимо миссис Ларч, которая стояла посреди холла, сложив руки на животе, и смотрела на меня так, будто во всем этом безобразии виноват я один. Подмигнув ей, я вышел, не потрудившись закрыть за собой входную дверь, пускай сама позаботится. Я еще не вышел на улицу, когда дверь со стуком захлопнулась, а к тому времени, как судья узнал наконец у нее мою фамилию и, открыв дверь, начал звать меня, я был уже далеко и мог свободно делать вид, что ничего не слышу.

Джойс был уже почти у перекрестка: он бежал, и полы его куртки хлопали по ветру. Можно не сомневаться, он передаст Дэвису все, что нужно, поэтому, отойдя на приличное расстояние от дома судьи, я сбавил шаг. Не так уж приятно бегать по улице в сапогах с высокими каблуками, а, кроме того, похоже, слухи о происшедшем успели распространиться по поселку. Не хотелось выставлять себя в дурацком виде. У каждого дома стояли люди и, вытягивая шеи, смотрели в сторону перекрестка. Несколько женщин бегали по улице, загоняя детей домой. Одна из них со страхом посмотрела на меня и остановилась, теребя уголок фартука и не отводя взгляда от револьвера у меня за поясом. Но испугалась она не меня.

— Лошади… — сказала она, будто я знал, что у нее на уме. — Увидишь Томми, пошли его домой, пожалуйста, — попросила она. Она даже не поняла, что я чужой здесь.

Возле следующего дома мужик в кожаных штанах садился на лошадь. На седле у него лежал «Винчестер». Женщина, по-видимому, его жена, стояла рядом, вцепившись в его ногу. Лицо ее было поднято к нему, она силилась что-то сказать, силилась удержать слезы… Муж молчал и только раздраженно качал головой. У него было прямое и злое лицо — таких лиц я повидал уже немало. Он старался высвободиться, прежде чем разгоряченная лошадь налетит на его жену, и не хотел обходиться с женой грубо, но она все не выпускала его. Маленькая девочка, двух-трех лет, стояла в кустах возле дома, опустив ручонки вниз, и горько плакала.

Посреди улицы толклось народу больше прежнего; все неотрывно следили за перекрестком, где время от времени возникал кто-нибудь из ковбоев, дающий разминку лошади. Волнение распространилось по всему городку.

Худой старик в синей рабочей блузе и в подтяжках, узколицый и носатый, с седым хохолком, делавшим его похожим на петуха, таращил глаза через очки и яростным возгласом приветствовал появление каждого ковбоя. Маленькая старушка, такая же худая и сгорбленная, и той же куриной породы, что и он, старалась, по-видимому, не дать ему отойти от дома. Когда я поравнялся с ними, он диким взглядом уставился на меня. Большие глаза, увеличенные очками, казались огромными.

— Едешь? — хрипло спросил он, потрясая палкой в сторону перекрестка.

— Джон, Джон, — кудахтала старушка, — тебе же нельзя волноваться.

— Я и не волнуюсь, — возбужденно ответил старик, стуча палкой о землю. — Не волнуюсь! Просто мне все это обрыдло!

Мне пришлось остановиться, потому что он схватил меня за рукав.

— Едешь ты или нет? — угрожающим тоном спросил он.

— Похоже на то, папаша.

Мой ответ ему не понравился.

— Похоже?! — кукарекнул он. — Похоже?.. Или не похоже?! Что за парни нынче пошли! Знаешь, сколько времени они уже там валандаются? — Он снова ткнул пальцем в направлении перекрестка.

— Им надо еще кое-что выяснить.

— С полчаса, вот оно как — с полчаса! Как я увидел, что они подняли там кутерьму, сразу же засек время! — Он с торжествующим видом вытащил из кармана огромные часы-луковицу и постучал по ним указательным пальцем руки, в которой держал палку. И снова яростно сверкнул на меня большими глазами. — А сколько до того, один Бог знает! Один Бог знает, надо полагать, — злобно прокудахтал он.

— Джон, — попыталась урезонить его старушка, — ведь мы даже незнакомы с этим молодым человеком.

— Тем лучше! Очень нужно… — отмахнулся он. Но меня по-прежнему не отпускал.

— Ты убитых знал?

— Убит всего один.

— Один?! Трое их!.. Троих с ранчо Дрю убили! Человек оттуда сам только что сказал мне. А этим все еще надо что-то выяснить! — Он сплюнул.

Кровь ударила мне в лицо. Просто взять да вырвать руку мне не хотелось, но собравшиеся на улице начали поглядывать на меня, вместо того чтобы следить, что делается на перекрестке. К тому же и слышать старика не представляло ни для кого затруднения.

— А куда спешить? — отбрил я его. — Они уже и так обставили нас часа на четыре, а то на все пять.

— Некуда спешить? — сказал он потише и даже выпустил мой рукав. — Господи Исусе! — вскипел он снова. — На пять часов опередили и спешить некуда? Интересно рассуждаешь! Значит, если бы они на десять часов вас обставили, ты бы вообще пошел домой и уселся там их поджидать? А ну, марш туда! — скомандовал он, хотя я и без того тронулся в путь. Он сделал несколько шажков вслед за мной и, прокудахтав: «Живо!» — изо всех сил огрел меня палкой.

Я не обернулся, но еще некоторое время слышал его хриплый голос, повторявший: «Куда спешить?! Господи Исусе — куда спешить?!»

И голос жены, унимавшей его.

Я порядком обозлился, как бывает, когда какой-нибудь старик, или больной человек, или шустрый ребенок, чувствуя свою безнаказанность, наговорит тебе дерзостей и выставит при всех дураком. Я скрутил на ходу сигаретку и, дойдя до перекрестка, остановился, сделал две-три затяжки, чтобы хоть немного прийти в равновесие. Но одно стало мне совершенно ясно. Если этот выживший из ума болтун мог привести меня в такое возбуждение, хотя я отлично понимал, что он порет чушь, то что же говорить о всех этих людях, многие из которых уже так настроились, что их ничем не сдержать? Пойти на попятный означало бы для них потерю лица. Женщины были возбуждены не меньше мужчин, и хотя многие из них были бы рады удержать мужей дома, никакой разницы это не делало. Когда муж состроит суровое лицо, вытащит ружье, которым, может, не пользовался уже несколько лет — разве что поохотиться на зайцев — то без всякой причины оно обратного хода не даст. К тому же повсюду на обочинах теперь стояли люди: несколько стариков, полно женщин и совершенно одуревших мальчишек; некоторые женщины держали за руки детей поменьше, чтобы те не убежали туда, где толпились лошади. Все вместе составили публику, с которой нельзя не считаться.

На обочине улицы, напротив заведения Кэнби, в самой гуще событий, я увидел маленького мальчика — не старше, чем та девчонка, которая ревела, глядя на ссору своих родителей. Он был бос, в залатанном комбинезоне, с шапкой кудрявых волос, выгоревших почти добела. Он жадно следил за происходящим, шевеля пальцами ног на засохшей грязи, забыв про все на свете. Поблизости не было ни одного ребенка без присмотра, и я решил, что это, верно, и есть Томми.

— Вот что, парень, тебя мать ищет, — сказал я ему. Он предложил мне посмотреть на лошадок и стал очень подробно, но невразумительно объяснять что-то про ружья. Жаль было портить ему удовольствие, но уж больно неподходящее было для него место, поэтому я сделал страшное лицо, наклонился к нему и сказал:

— А ну-ка, Томми, марш домой! — Повернул его спиной, подшлепнул сзади и повторил: — Марш отсюда! — Наверное, я слегка переусердствовал — он пятился до самых мостков, на сводя с меня испуганных глаз, затем остановился, сморщил личико и отчаянно заревел. Я двинулся было утешить, но он заревел пуще прежнего и пустился наутек. Добежав до угла, оглянулся разок-другой, затем помчался дальше. Оставалась надежда, что больше я никогда не встречусь с его матерью.