Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти - Петренко А. С. - Страница 47

— Ну да, что-то вроде этого. Но есть кое-что еще. Вы не поверите, но там, на улицах, жизнь была намного легче и проще. Не надо было думать о деньгах, о собраниях, об обучении новеньких медсестер, которые начинают с ума сходить уже через неделю работы в хосписе. Никаких хлопот с машиной, мебелью, налогами. Никакого волнения: что я по закону могу сделать для этих людей, а чего не могу? Не надо лизать задницы докторам. Там, на улицах Гарлема, мне приходилось думать только об одном — где взять следующую дозу? Ну и, конечно, где найти клиента, чтобы за нее заплатить. Жизнь была очень простой, изо дня в день все было одно и то же: надо было просто выжить.

— Амелия, ваши воспоминания избирательны. А как же вся та грязь, ночи, проведенные на улицы, разбитые бутылки, мужики, которые зверски насиловали вас, запахи мочи и пролитого пива? Смерть, рыщущая повсюду, — все эти трупы, которые вы постоянно видели, и то, что вас саму однажды чуть не убили? Об этом вы забываете.

— Да знаю я, знаю… Вы правы, я забываю об этом. Забывала и тогда, когда все это происходило. Только что меня чуть не убили, а через минуту я возвращаюсь в то самое место…

— Насколько я помню, однажды вы увидели, как вашего друга сбросили с крыши, и трижды сами были на волосок от смерти. Я не могу забыть жуткую историю о том, как, спасаясь от маньяка с ножом, вы сбросили туфли и полчаса бежали по парку босиком. Но после всех этих историй вы все же возвращались, искали новых клиентов. Такое чувство, что героин выбивал у вас из головы все мысли — и даже страх смерти.

— Точно. Я могла думать только об одном: где взять следующую дозу? Я не думала о смерти. Не боялась ее.

— Но все же теперь смерть вернулась и проникла в ваши сны?

— Да, и вот эта ностальгия… странно, очень странно.

— Примешивается ли к ней гордость? — спросил я. — Вы должны гордиться тем, что сумели выбраться из этого.

— Ну, что-то такое есть… Но у меня нет времени, чтобы подумать. Мой мозг до предела загружен работой, и всякими цифрами, и иногда Элом [бойфренд Амелии]. А еще тем, как остаться в живых и снова не влипнуть в зависимость.

— То, что вы ходите сюда ко мне, помогает оставаться в живых? Помогает не думать о наркотиках?

— Мне много что помогает — вся моя жизнь, занятия в группах и наша терапия тоже.

— Амелия, я спрашивал о другом. Лично я помогаю вам удерживаться от наркотиков?

— Я же сказала. Да, вы помогаете. Все помогает.

— Вот вы вставляете в ответ эти два слова — «все помогает». Вы чувствуете, что это многое обесценивает? Мы продолжаем быть далеки друг от друга. Попытайтесь больше говорить о том, что вы чувствуете именно ко мне, сегодня, например, или на прошлом сеансе. Какие мысли возникают у вас обо мне, когда мы с вами не видимся?

— Только не это… Опять вы начинаете?

— Поверьте мне, Амелия, это очень важно.

— Вы говорили мне, что все пациенты думают о своих психотерапевтах?

— Да, именно. Я знаю это по собственному опыту. Я очень много думал о своем психотерапевте.

Все это время Амелия сидела, вжавшись в спинку стула, словно хотела съежиться, уменьшиться. Она всегда так реагировала на мои попытки обсудить наши отношения. Но после этих слов она выпрямилась и посмотрела на меня с неподдельным интересом.

— Вы проходили курс терапии? Когда? И что вы думали о своем терапевте?

Тогда я поделился с ней тем, что мне особенно нравилось в моем последнем психотерапевте, которым был Ролло Мэй.

— Я с нетерпением ждал наших сеансов. Мне нравились его мягкость, внимание ко всему. Нравилось, как он одевался — он носил водолазки, а на шее — нитка индийской бирюзы. Мне нравилось, когда он говорил, что между нами сложились особые отношения, потому что совпадали наши профессиональные интересы. Я был очень рад, что он прочитал черновой вариант одной из моих книг и похвалил меня за нее.

Молчание. Амелия не двигалась и смотрела в окно.

— А что расскажете вы? — спросил я. — Ваша очередь.

— Ну, думаю, что мне тоже нравится ваша мягкость. — Произнося это, она в смущении ерзала на стуле и не смотрела на меня.

— Продолжайте. Скажите что-нибудь еще…

— Я очень смущаюсь.

— Я знаю. Но смущение означает, что мы говорим друг другу нечто важное. Я думаю даже, что смущение — это наша цель, наша добыча. Над ним мы и должны работать. Так давайте погрузимся прямо в глубину вашего смущения. Пожалуйста, продолжайте говорить.

— Ну, мне понравилось, когда вы один раз помогли мне снять пальто. Нравится, как вы посмеиваетесь всякий раз, когда я поправляю задравшийся уголок ковра. Вот не знаю, неужели вас это совсем не волнует? Ведь вы могли бы и сами навести порядок в своем кабинете. Ваш письменный стол… на нем же такой бардак… ладно, ладно, возвращаюсь к нашей теме.

Она припомнила, как однажды ее дантист дал ей пузырек викодина, и как я изо всех сил пытался убедить ее отдать лекарство мне.

— Мне вдруг перепадает викодин, и вы думаете, что я спокойно откажусь от него? Помню, в конце того сеанса вы все никак не выпускали мою руку, когда я пыталась выйти из кабинета. Я благодарна за то, что вы не стали шантажировать меня: или вы отдаете мне пузырек викодина, или мы прекращаем терапию. Другие психотерапевты поступили бы именно так. А если так, я перестала бы к ним ходить. И к вам в том числе.

— Амелия, я рад, что вы это сказали. Я очень тронут. А теперь скажите, что вы чувствовали последние несколько минут?

— Смущение, и больше ничего.

— Почему?

— Ну, наверное, потому, что теперь я чувствую себя посмешищем…

— А такое уже случалось раньше?

Амелия рассказала о нескольких эпизодах из раннего детства и отрочества, когда она становилась объектом насмешек. Впрочем, в них не было ничего такого уж страшного, и я вслух поинтересовался, не кроется ли причина смущения в темном героиновом периоде ее жизни. Амелия начала, как обычно, этр отрицать и настаивала на том, что проблемы начались у нее задолго до возникновения наркозависимости. Потом она приняла задумчивый вид, повернулась ко мне и, посмотрев прямо в глаза, сказала:

— У меня вопрос…

Это привлекло мое внимание, раньше Амелия никогда этого не говорила. Я даже не знал, чего ожидать, и чувствовал приятное нетерпение. Я очень люблю такие моменты.

— Не факт, что вы захотите отвечать, но все равно. Готовы?

Я кивнул.

— Приняли бы вы меня в свою семью? Я имею в виду… ну, вы понимаете, о чем я… Теоретически.

Я задумался. Хотелось быть честным и искренним. Я взглянул на Амелию: голова высоко поднята, огромные глаза, не отрываясь, смотрят на меня, а не в сторону, как обычно. Блестящая бронзоватая кожа на лбу и на щеках сияла чистотой. Я тщательно проанализировал свои чувства и ответил:

— Да, Амелия. Я считаю вас очень мужественным человеком. И очень хорошим. Я восхищаюсь вами: вам столько всего пришлось пережить, и после этого вы смогли привести свою жизнь в порядок. Да, я принял бы вас в свою семью.

Глаза Амелии наполнились слезами. Она достала бумажный платочек и отвернулась, чтобы вытереть слезы. А через несколько секунд сказала:

— Ну, вы не могли ответить иначе. Это ведь ваша работа.

— Видите, как вы отталкиваете меня, Амелия! Что, мы слишком сблизились, вам уже некомфортно?

Сеанс подошел к концу. За окном лил дождь, и Амелия подошла к стулу, на котором лежал ее плащ. Я опередил ее и помог одеться. Амелия неловко отпрянула.

— Вот, вот, видите? — сказала она. — Об этом я и говорила. Вы насмехаетесь надо мной.

— Амелия, у меня и в мыслях этого не было. Но все равно — хорошо, что вы об этом сказали. Обо всем нужно рассказывать. Мне нравится ваша откровенность.

Уже в дверях она обернулась и сказала:

— Я хочу, чтобы вы обняли меня.

Вот это действительно было необычно! Я был рад, что она это сказала, и выполнил ее просьбу, ощутив тепло этого большого тела.

Когда она спускалась по ступенькам крыльца, я сказал ей:

— Вы очень хорошо поработали сегодня.