Сестра моя, жизнь - Пастернак Борис Леонидович - Страница 14

14

К.Г. Локс.

Из «Повести об одном десятилетии»

* * *

«…Писать эти стихи, перемарывать и восстанавливать зачеркнутое было глубокой потребностью и доставляло ни с чем не сравнимое, до слез доводящее удовольствие.

Я старался избегать романтического наигрыша, посторонней интересности… Я не добивался отчетливой ритмики, плясовой или песенной, от действия которой почти без участия слов сами собой начинали двигаться ноги и руки. Я ничего не выражал, не отображал, не изображал…

Совсем напротив, моя постоянная забота обращена была на содержание, моей постоянной мечтою было, чтобы само стихотворение нечто содержало, чтобы оно содержало новую мысль или новую картину. Чтобы всеми своими особенностями оно было вгравировано внутрь книги и говорило с ее страниц всем своим молчанием и всеми красками своей черной бескрасочной печати.

Например, я писал стихотворение «Венеция» или стихотворение «Вокзал». Город на воде стоял передо мной, и круги и восьмерки его отражений плыли и множились, разбухая, как сухарь в чаю. Или вдали, в конце путей и перронов, возвышался весь в облаках и дымах, железнодорожный прощальный горизонт, за которым скрывались поезда и который заключал целую историю отношений, встречи и проводы и события до них и после них.

Мне ничего не надо было от себя, от читателей, от теории искусства. Мне нужно было, чтобы одно стихотворение содержало город Венецию, а в другом заключался Брестский, ныне Белорусско-Балтийский вокзал…»

Борис Пастернак.

Из очерка «Люди и положения»

* * *Когда за лиры лабиринтПоэты взор вперят,Налево развернется Инд,Правей пойдет Евфрат.А посреди меж сим и темСо страшной простотойЛегенде ведомый ЭдемВзовьет свой ствольный строй.Он вырастет над пришлецомИ прошумит: мой сын!Я историческим лицомВошел в семью лесин.Я – свет. Я тем и знаменит,Что сам бросаю тень.Я – жизнь земли, ее зенит,Ее начальный день.

1913, 1928

Зима

Прижимаюсь щекою к воронкеЗавитой, как улитка, зимы.«По местам, кто не хочет – к сторонке!»Шумы-шорохи, гром кутерьмы.«Значит – в „море волнуется“? в повесть,Завивающуюся жгутом,Где вступают в черед не готовясь?Значит – в жизнь? Значит – в повесть о том,Как нечаян конец? Об уморе,Смехе, сутолоке, беготне?Значит – вправду волнуется мореИ стихает, не справясь о дне?»Это раковины ли гуденье?Пересуды ли комнат-тихонь?Со своей ли поссорившись тенью,Громыхает заслонкой огонь?Поднимаются вздохи отдушинИ осматриваются – и в плач.Черным храпом карет перекушен,В белом облаке скачет лихач.И невыполотые заносыНа оконный ползут парапет.За стаканчиками купоросаНичего не бывало и нет[12].

1913, 1928

* * *Встав из грохочущего ромбаПередрассветных площадей,Напев мой опечатан пломбойНеизбываемых дождей.Под ясным небом не ищитеМеня в толпе сухих коллег.Я смок до нитки от наитий,И север с детства мой ночлег.Он весь во мгле и весь – подобьеСтихами отягченных губ,С порога смотрит исподлобья,Как ночь, на объясненья скуп.Мне страшно этого субъекта,Но одному ему вдогад,Зачем не нареченный некто, —Я где-то взят им напрокат.

1913, 1928

* * *

«…Наступила зима, Рождество, на Масленичной неделе я сидел у себя в Брянских комнатах и писал статью об Апулее, изредка встречаясь с Борисом, который вдруг ушел от родителей и поселился в крохотной комнатке в Лебяжьем переулке. За это время я сравнительно редко встречался с ним. Знал, что он дружит с Асеевым и тремя сестрами Синяковыми, приехавшими в Москву из Харькова. Вспомнил я об этом вот почему. На столе в крохотной комнатке лежало Евангелие. Заметив, что я бросил на него вопросительный взгляд, Борис вместо ответа начал мне рассказывать о сестрах Синяковых. То, что он рассказывал, и было ответом. Ему нравилась их дикая биография.

В посаде, куда ни одна ногаНе ступала, лишь ворожеи да вьюгиСтупала нога, в бесноватой округе,Где и то, как убитые, спят снега…»

К.Г. Локс.

Из «Повести об одном десятилетии»

Метель

1В посаде, куда ни одна ногаНе ступала, лишь ворожеи да вьюгиСтупала нога, в бесноватой округе,Где и то, как убитые, спят снега, —Постой, в посаде, куда ни однаНога не ступала, лишь ворожеиДа вьюги ступала нога, до окнаДохлестнулся обрывок шальной шлеи.Ни зги не видать, а ведь этот посадМожет быть в городе, в Замоскворечьи,В Замостьи, и прочая (в полночь забредшийГость от меня отшатнулся назад).Послушай, в посаде, куда ни однаНога не ступала, одни душегубы,Твой вестник – осиновый лист, он безгубый,Безгласен, как призрак, белей полотна!Метался, стучался во все ворота,Кругом озирался, смерчом с мостовой…– Не тот это город, и полночь не та,И ты заблудился, ее вестовой!