Костры на сопках - Чачко Марк Ильич - Страница 30

— Где бы ни был, а домой вот тянет, сил нет! — проговорил Чайкин. — На чужбине, видно, и солнце не греет…

— Бывает, что, и дома не сладко, — заметил Сергей.

— И то правда, — согласился Чайкин. — Не каждый день сыт бываешь дома-то. Об этом и говорить нечего. Да все же дом, родное гнездо…

— Папаня, а ты индейцев видал? — спросил Ваня, жадно ловивший каждое слово отца.

— Видал, сынок, — усмехнулся Чайкин. — Черных-пречерных…

— Ах ты господи! — воскликнула Настя.

— Прибыл наш фрегат на остров — позабыл ему название, — начал Чайкин. — Остановились мы неподалеку от берега. Остров населенный, на карте обозначенный. Видим, идет к нам лодка. На ней восемь гребцов, все черные, как сажа. Один белым лоскутом машет, а другой в дудку дудит — знак нам дают: не воевать, дескать, едем, а дружбу водить. Капитан наш — лобастый — приказывает матросам тоже белыми тряпками махать. Ну, подъехали они, подняли мы их на фрегат. Как взошли на палубу, стали все петь, плясать — прямо как на свадьбе. Веселый народ, но безобидный. Его не тронь, и он тебя вовек не тронет…

И долго еще бывалый матрос рассказывал о заморских странах и людях, но Сергей, измученный переживаниями последних дней, уже крепко спал и ничего не слышал.

Глава 5

Утром всех на ноги подняли призывные удары медного колокола. Первым вскочил с лежанки Сергей Оболенский. С тревогой он прислушивался к глухим, тяжелым ударам. “Как вечевой колокол”, подумал Сергей.

— Пожар? — спросил Чайкин, подбегая к оконцу.

— Народ кличут на площадь, — пояснила Настя.

— Надо, стало быть, на фрегат являться — кончился мой отпуск, — сказал Чайкин. Он начал одеваться и с удивлением покосился на сына: — А ты, братец, куда собираешься? Посидел бы дома.

— Они же первые вояки! — усмехнулась мать. — Без них ни одно дело не обходится.

Вся семья Чайкиных ушла из дому. Сергей Оболенский нарочно замешкался и остался: итти на площадь было рискованно, его могли узнать, несмотря на то что внешность его изменилась.

Несколько раз Сергей прошелся из угла в угол маленькой избы. Он видел, как петропавловцы всё шли и шли по улице, направляясь к площади.

“Сам себя в клетку запер! — с досадой подумал Сергей. — Добровольное заточение! И в такое время…” Мысль о том, что в эти решающие дни, когда все горожане от мала до велика принимают участие в подготовке порта к обороне, а он вынужден томиться в бездействии, больно уязвила его.

От натопленной печки шел жар, было тяжело дышать. Сергей вышел на улицу. Она была пустынна. Только в конце ее показался дряхлый старик в разношенных унтах. Сергей хотел было уйти обратно в избу, но почему-то задержался и стал дожидаться старика.

— Чего, сынок, дома сидишь? — спросил тот, поровнявшись с Оболенским.

— Заболел я, дедушка! — вспыхнув, солгал Сергей. — Лихорадка мучает.

— Э-э, родимый, это пройдет! Завари малины да пей вволю — полегчает. Я, сынок, почитай, годов десять лихоманкой мучаюсь, все на печи отлеживаюсь. Да, вишь, теперь выбрался. Больно охота мне послушать, что люди говорят… Ну, будь здоров, пойду-ка я.

С минуту Оболенский глядел вслед согбенной удаляющейся фигуре старика, потом вернулся в избу, надел свой армяк, нахлобучил на глаза войлочную шляпу.

В это время в избушку заглянул Гордеев. Он рассказал Сергею, что произошло с Максутовым и Лохвицким.

— Где он теперь, Максутов? Как бы увидеть его? — заволновался Сергей.

— В госпитале лежит… А вы куда это, сударь, собрались?

— Не могу иначе, Силыч. Коль не судьба уехать, так вместе с народом быть надо.

— Это пожалуй, — подумав, согласился старик. — Лохвицкого теперь нету, охотиться за вами не будет, да и Завойко занят другими делами. Но все же, сударь, поосторожней будьте.

Гордеев ушел, а через некоторое время направился к площади и Сергей. Со всех сторон туда тянулись рыбаки, охотники, чиновники. Обгоняя взрослых, мчались мальчишки.

На площади возле небольшого помоста были выстроены в полной парадной форме солдаты и матросы.

Люди всё прибывали и прибывали и, собираясь небольшими группами, переговаривались о своих делах, о разных происшествиях. Их можно было отличить не только по одежде, но и по разговору, высказываемым мыслям. Вот поближе к помосту собрался небольшой кружок купцов. Грузный купец в суконном кафтане с недоумением спрашивал:

— Неужто англичане на наши земли позарились?

— Земля-то не пустая — богатая, — ответил ему другой купец. — А у них глаза завидущие — весь свет хотят под свое владычество захватить.

— Подавятся! — пробасил высокий купец с окладистой бородой. — Кус-то больно большой. Матушка Россия велика, ее за один раз не проглотишь. Наполеон тоже на наши богатства зарился, да подавился.

— Видать, не впрок урок!

Первый купец вскользь заметил:

— Большой убыток от войны купечеству: куда товары сбывать будем?

— На англичанах свет клином не сошелся! Торговать есть с кем.

— А в такое время можно об торговле и не помышлять! — сердито сказал купец с окладистой бородой. — Не всё о прибылях заботиться, надо нашему купечеству и об пользе государства подумать!

Первый купец насмешливо бросил:

— Пафнутьев в Минины метит…

В группе охотников и отставных солдат разговор шел о превосходстве русского солдата перед иностранным.

— Против нашего солдата у англицких кишка тонка, — усмехаясь, говорил пожилой охотник, дымя самокруткой. — Наш солдат хлебушка поел, водицей запил — и в бой, все ему нипочем…

— Англицкие штуцера дальше бьют, — заметил охотник помоложе.

— Штуцера сами не стреляют.

— Оно конечно, да ведь к нему не подберешься! Издалека бить будет.

— Подберемся! Эка невидаль штуцер!

Особый круг составляли мальчишки. Их собралось здесь много, со всего порта. Подражая взрослым, они тоже солидно говорили о приближающейся войне и высказывали свои планы будущей кампании.

Ваня был в центре внимания. Затаив дыхание, мальчишки слушали его рассказ о том, как фрегат “Аврора” в самый шторм ушел из-под самого носа англичан и французов.

— Батя мой вернулся с “Авророй”! — радостно сообщил приятелям Ваня.

— Правда? — с некоторым сомнением переспросил кто-то из ребят.

— Чтоб мне провалиться! И что он мне рассказывал! Вокруг всего света объехал, всего насмотрелся…

— А что он тебе привез? — спросил Егорушка.

Как ни хотелось Ване похвастать перед мальчишками, что отец привез ему из далеких, неведомых стран какой-нибудь таинственный, необычный подарок, но похвастать было нечем.

— Что я, маленький!

— Не только маленьким подарки привозят, — усмехнулся Егорушка.

— Ладно, — нахмурился Ваня, — не твоя печаль.

Разобиженный, он хотел было отойти от Егорушки, но тот схватил его за руку и отвел в сторону:

— Новость слышал? Лохвицкий сбежал куда-то!

— Это который мне пятак дал?

— Вот, вот! Батя говорит, он хуже царского разбойника. Только его найти никак не могут…

Между тем Сергей Оболенский медленно переходил от одной группы к другой, с живым интересом прислушиваясь к разговорам горожан. Его удивляли и радовали точные, меткие слова, осведомленность в происходящих событиях и глубокая заинтересованность в судьбе родины. По всему чувствовалось, что рыбаки, охотники, мещане — все эти простые русские люди твердо знали одно: Россию нельзя отдать иноземному завоевателю.

— Смирно! — раздалась зычная команда. Солдаты и матросы взяли под ружье, на караул.

Дробно забил барабан. Все взоры обратились в ту сторону, откуда к площади приближались Завойко и Изыльметьев. Оба были в мундирах и при всех орденах.

Офицер подбежал к Завойко и отдал рапорт. Завойко поздоровался с солдатами и матросами. Затем он и Изыльметьев поднялись на небольшой помост.

Наступила тишина. С океана дул свежий ветер, донося сюда запах водорослей и рыбы.

Завойко оперся руками о край перил, оглядел толпу и чуть сипловатым, но ясным голосом произнес: