Кокон - Немец Евгений - Страница 26

Я сорвал с неё блузку и толкнул на кровать, сам повалился следом. Ларион в панике тявкал и метался, Алёна в ужасе закрылась руками, а я… меня колотило, меня скрючило, словно в эпилептическом припадке, мышцы во всем теле напряглись до максимума, и казалось, ещё немного и они порвутся…

Алёна хлестала меня по щекам и что-то кричала, но я не обращал на это внимание, какой-то древний дикий зверь, таившийся все тридцать шесть лет, вдруг прорвался наружу и теперь бесновался. Я сорвал с Алёны бюстгальтер, просто порвал его пополам и отшвырнул в сторону. Алёна больше не сопротивлялась, она закрыла ладонями лицо и не шевелилась, а на меня смотрели два стыдливых нежно-кофейных соска. И в этой покорности, беззащитности и ранимости было что-то такое, что подействовало на меня отрезвляюще. Я вдруг осознал, что чуть было не изнасиловал женщину, которую любил, и следом с поразительной чёткостью я вспомнил взгляд художника Антона Грувича — этого Демиурга, холодный и безучастный, как блеск на острие скальпеля, как студеная черная вода в прорубе, взгляд, видевший меня сквозь толщу грядущего с вскрытой грудной клеткой и вырванным сердцем, с глазами, переполненными слезами и отчаяньем. Безумная фантазия Грувича стала реальность, а потому — была правдой, и от ужаса этого понимания меня прошиб ледяной пот, я без сил рухнул на Алёну, зарылся лицом в её волосы и разрыдался, как сопливый ребенок.

— Господи!.. Алёна… Что?!… Что со мной творится?!…

Рыдания били меня ещё долго, а потом я вдруг ощутил Алёнины пальцы на своей спине, она гладила меня, успокаивала. Я не мог в это поверить, но это происходило, — она прощала меня.

— Это просто нервы, — тихо сказала Алёна. — Тебе дороги твои ученики, они тебе, словно дети. Всегда больно, когда с детьми случается что-то ужасное. Но надо жить дальше. И… ты сможешь, и ты им нужен.

Я ничего не ответил, просто лежал, вдыхал сладковатый аромат её тела и медленно успокаивался.

— Пойдем, — сказала Алёна, — мне нужен хороший глоток коньяка.

Я не стал возражать, мне и самому глоток коньяка не помешал бы.

Полчаса спустя, когда мы сидели с Алёной на кухне и пили кофе, дверной звонок издал осторожное «дзинь». Я пошел открывать. На пороге стояла Ира Бажанова и Антон Горевский. Выглядели они нервно, обеспокоенно.

— Привет, молодежь, — сказал я. — Как жизнь?

— Более-менее, — отозвался Антон. — Мы так, проведать. А то вас неделю уже нету.

— Можно подумать — соскучились, — я грустно улыбнулся.

— Ну да. Мы не одни, там все, — сказал Ира, и кивнула в сторону выхода.

— Вот как? Ладно, сейчас выйду.

Я обулся и вышел на улицу, Алёна спустилась следом, накинув на плечи мою куртку. Весь класс, все двадцать восемь человек, стояли перед подъездом и смотрели на меня. Только Наташи Плехановой не хватало. В их взглядах угадывалось участие, словно они пришли навестить тяжелобольного пациента; мне стало как-то неловко. В следующую секунду они окружили меня и принялись наперебой здороваться.

— Ну ёлки-палки… — вырвалось у меня. — Ладно, ладно… Все нормально. Идите лучше погуляйте в парке, погода хорошая. Завтра… завтра в школе увидимся.

— Так вы завтра придете? — переспросила Ирка.

— Приду. Куда ж я без вас. И учите информатику, бездари, завтра спрошу.

Лица моих подопечных просветлели улыбками, но они не расходились, стояли и ждали от меня чего-то. Чего? Доброго слова? Напутствия?

— И вот что, детки, заботьтесь друг о друге, потому что больше о вас заботиться некому, — сказал я им первое, что пришло в голову. — А теперь проваливайте.

Я повернулся к ним спиной и встретился взглядом с Алёной. Она пристально смотрела мне в глаза и улыбалась.

— Ты возвращаешься на работу? — уточнила она.

— Придётся. А ты домой собираешься?

— Нет. Буду тебя стеречь, чтобы ты до утра не сбежал, или не напился в усмерть.

И она осталась. А на следующий день мы вместе отправились в лицей, где нас ждала сотня малолетних преступников, отморозков, маньяков, и что хуже всего — идиотов, но — наших.