Прощеное воскресение - Михальский Вацлав Вацлавович - Страница 16

— А че я? У нас все тогда знали. На фронте как слух летит — от уха к уху, и в момент все в курсе…

— Пошли домой? — спросила Ксения Александру, собирая со столика.

Сердце Александры дрогнуло: Ксения пригласила ее идти «домой», как само собой разумеющееся. Не к ней домой, а как бы в их общий дом. «Если Адам прожил там четыре года, а моя душа всегда была с ним, то, значит, Ксения выразилась точно, сказала именно так, как хотела сказать».

— Пошли домой, — с благодарной радостью согласилась Александра.

— И я с вами, — сказал Петр.

Пока они шли по пыльной дороге от кладбища, Александра и Петр вспоминали фронт. Они еще не понимали тогда, что эта тема останется для каждого из них одной из основополагающих и сокровенных на всю жизнь. Ксения слушала их с интересом, но вклиниться в разговор не пыталась.

Боковым зрением Александра присматривалась к Петру: парень рослый, мосластый, ручищи загребущие, а в серых глазах тот вечный холодок, который навсегда остается в глазах у тех, кто близко видел смерть, а говоря без обиняков, у тех, кто убивал людей. Своих или врагов — не имеет значения. У тех, кто убивал, что-то сдвигается в душе и остается сдвинутым навсегда — это Александра хорошо знала. Слава Богу, ей не пришлось убить ни одного немца. Спасать спасала, а жизни никого не лишила.

— А ты иди босиком, — посоветовала Александре Ксения, — как я. Дорога ровная, пыль теплая.

Александра разулась, связала туфли шнурками и перебросила их через левое плечо.

— Боже, как хорошо! Какая ты умница, Ксень!

Теплая дорожная пыль продавливалась между пальцами. Шагать босиком было так приятно, что Александра на какой-то миг ощутила себя маленькой девочкой, бегущей босиком по тропинке вдоль Амура, в том месте, где впадает в него Зея и идет полоса воды более темная, чем все зеркало реки, а посреди Амура-батюшки плывут в маленьких лодках почти игрушечные издали китайцы. Рябая, темная полоса воды двух слившихся рек так и встала у нее перед глазами. Тогда они с мамой еще жили в Благовещенске-на-Амуре, и в городском саду духовой оркестр часто играл вальс «Амурские волны». В Благовещенске они с мамой долго не задержались, а вот картинка тех мест осталась в памяти на всю жизнь.

— Ну пока, морская пехота! — попрощался Петр у Ксенииного дома. — Когда обратно?

— Утром.

— Так я тебя захвачу.

— Во сколько?

— Часиков около семи. Загружусь и подъеду.

— Очень хороший человек, — сказала Ксения вслед Петру. — Мне всегда помогает, да и не только мне, всем. Открытая душа.

— Да-да, — безучастно сказала Александра, думая о звериной тоске в глазах Петра, о том, что в батальонной разведке каждый день висит на волоске, на удаче, на силе, на ловкости, а за четыре года ой-е-ей в скольких переделках пришлось побывать, и все, как правило, со смертельным исходом для той или другой стороны. И теперь Петру с этим жить. Война, конечно, разъединяет людей на врагов и своих, на тех, кого нужно убивать, и тех, кого нужно защищать. Но разъединяет не полностью и не навсегда.

X

— Давай-ка сначала мух выгоним, потом полы вымоем, хорошо? — предложила Ксения, когда они вернулись домой.

— Давай, — с готовностью согласилась Александра.

В четыре руки, размахивая вафельными полотенцами, они быстро выгнали из обеих комнаток всех мух и закрыли окна.

— А теперь я полы вымою, — сказала Ксения, — и будет у нас с тобой чистота и порядок!

— Чего это ты одна? И я, давай и мне тряпку, — потребовала Александра.

Ах, как ловко, как дружно, как чисто вымыли они полы во всем домике!

— Скоро стемнеет, откроем окошки, сделаем сквознячок. Мухи на ночь не налетят, а комаров нет, июль, пересохли от жары у них крылышки. Сушь. Но, как говорят старушки, грех жаловаться: и ранняя, и поздняя весна прошли с большими дождями, урожай должен быть, — радостно сказала Ксения и добавила с горькой иронией: — Там, где посеяли, конечно.

— А я бы пошла с тобой в разведку, ты настоящая, Ксень.

— Спасибо, — смутилась молодая хозяйка, — не преувеличивай, я самая обыкновенная.

— Не думаю, — сказала после долгой паузы Александра. — Поживем — увидим, хотя я не могу в тебе ошибаться по многим причинам…

Ксения не спросила, что это за причины, о некоторых из них она сама догадывалась.

Южные сумерки коротки, и скоро настала ночь. На высоком, иссиня-черным небе блестки звезд лучились ярко, торжественно. Заливая округу зыбким полусветом, струился над головами Александры и Ксении Млечный Путь. Как будто сам Творец швырнул горсть звездной пыли, и она пролегла в небесах широкой млечной полосой, действительно похожей на путь из вечности в вечность.

Они сидели на деревянных ступеньках перед раскрытой настежь дверью домика и молчали. Им было легко молчать друг с другом, что говорило о многом красноречивее слов. В ближних и дальних домишках поселка кое-где желтели крапинки света, но большинство жителей, кажется, ложились вместе с курами да и вставали на заре. На жмыховом заводе время от времени что-то лязгало, бухало, раздавались женские голоса, хотя немногие мужчины и вернулись с фронта на родной завод. Голоса у них были не такие звонкие, как у женщин, так что если они и возникали, эти мужские голоса, то не перелетали за высокий забор из белого силикатного кирпича, а оседали на заводской территории.

Прогревшиеся за день воздух, земля и постройки на ней остывали медленно, но дышать было не тяжело, потому что воздух был сухой и чистый. Хорошо, что они вымыли полы, раскрыли настежь окна и двери, и теперь за их спинами тянул приятный, легкий сквознячок, пахло высыхающими половицами.

— Славно, что вымыли, — сказала Александра, — хорошо пахнет мокрыми досками.

— А высохнет, я еще раз из ведра полы окачу. Я летом так всегда делаю — единственное спасенье от нашей жары.

— Разве у вас, Ксень, жара? Вот в Москве сейчас пекло так пекло! Асфальт плавится, гужевой транспорт в центр не пускают, потому что лошади оставляют следы копыт.

— Наверное, хорошо в Москве, — вздохнула Ксения. — Я дальше Семеновки нигде не была, только учила по географии. Вру! Еще в Смоленске, мы же из Смоленска сюда притопали.

— Еще побываешь везде, ты ведь совсем маленькая.

— Я — маленькая? Да ты что, Саш?

— Тебе сейчас сколько?

— Скоро восемнадцать!

— А мне, старой дуре, скоро двадцать восемь. Поняла?!

— Когда это — скоро? — неуверенно спросила Ксения.

— Двенадцатого февраля. А тебе восемнадцать?

— В октябре. А до твоего февраля еще ой-ей-ей сколько! Ты очень молодо выглядишь. Ну, правда, Саша, клянусь!

— Договорились, — усмехнулась Александра, — я буду молодая, а ты добрая…

— Ты замуж не выходила, Саш?

— Я замужем за Домбровским Адамом Сигизмундовичем.

— А я за Половинкиным Алексеем Петровичем.

Помолчали. На этот раз и нелегко, и недолго.

— Ксень, а откуда ты про «расхищение социалистической собственности» и про приговор знаешь?

— Я одна, что ли?! Это у нас каждый знает. Через неделю после их ареста в областной газете большая статья была насчет Семечкина и «его прихвостней» — значит, Алеши и дяди Вани Воробья. Там все подробно описывалось, как «враги народа расхищали». А на другой день наша районная газетка все перепечатала. И этот Витя-гад в статье фигурировал, что он «дал сигнал», «раскрыл глаза». Ненадолго, слава Богу, раскрыл, ведь через месяц его поезд пополам переехал. И как он, хромой, в той Семеновке оказался среди ночи и за полкилометра от станции? Покарал его Господь, так моя бабушка говорит. А я думаю, вряд ли Господу до такой мрази есть дело, думаю, наши своими силами обошлись.

Замолчали, теперь легко и надолго.

— Небо до чего красивое! В Москве его и не видно, — сказала Александра. — И звезды такие ясные, лучистые. Само собой чудится: «И звезда с звездою говорит».

— У нас всегда так, я привыкла. А на фронте страшно?

— Средне. Когда из боя в бой, то не успеваешь испугаться.