Чекисты. Книга вторая - Беляев Владимир - Страница 14

— Выдра подал голос. А вы опасались!

— Наконец! — сказал Профессор. — Что же он пишет?

— Я расшифровал. Выдра — точный и отважный хлопец. И в огне не горит, и в Черемоше не тонет. Не зря вы ему кличку выдра дали, — балагурит Пэт. — Кроме известных вам львовских явок, Хмара предлагает как пункт встречи каждое пятое и двадцатое число месяца, от часу до двух ночи, руины Манявского скита, под левой колонной въездных ворот. А место для “грипсов” там же, под кружкой для милостыни, в нише, где икона Иоанна Богослова…

— Я хорошо знаю тот скит, — задумчиво протянул Профессор, принимая шифровку. — Еще когда я был гимназистом, то по наказу митрополита Шептицкого мы с другими хлопцами оттуда последние остатки богородчанского иконостаса во Львов забирали. Место для встречи хорошее.

От вокзала Яремче, там, где перекликаются, разрывая сонную тишину ночи, маленькие паровозики узкоколейки, осторожно, стараясь держаться поближе к заборам, двигался человек с чемоданчиком. То и дело озирался, как бы проверяя, нет ли за ним слежки. Совсем неожиданно он перепрыгнул через каменный заборчик и исчез в саду. Человек обошел маленькую виллу и несколько раз постучал в окно, выходящее в сад.

Жена Загоруйко разбудила сонного мужа.

— Ваня, стучат, слышишь?

Загоруйко проснулся и тоже услышал стук.

— Из сада стучат, Ваня… Почему не с крыльца?

Всовывая на ощупь ноги в домашние туфли, майор обронил:

— Пойду гляну…

— Не ходи, Ваня, умоляю. Это могут быть бандиты. Позвони в райотдел.

— Потом позвоню, — решил Загоруйко и, взяв из-под подушки пистолет, зарядил его. Осторожно, как на фронте, передвигался майор по собственной квартире к окну. Став за стеной, он открыл форточку и окликнул неизвестного:

— Кто там?

— Иван Тихонович, открой… Свои…

— Какие “свои”?

— Да я, Кравчук… Открой…

— Боже мой! — сразу освобождаясь от сна, сообразил Загоруйко.

— Открой окно!

…Повинуясь его голосу, майор тихо распахнул окно в освещенный луною сад, и Кравчук проворно забрался через окно в комнату.

— Здорово, друже “провиднык”!

Они поцеловались, похлопав друг друга по спинам.

В дверях появилась жена Загоруйко и с тревогой прошептала:

— Ваня, кто это?

— Порядок, Зоя Васильевна. Но только — тихо. Это я, Кравчук. Соберите, ради бога, мне поесть. Но только света не зажигайте. Где можно зажечь свет, но так, чтобы с улицы и сада не было видно?

— Давай наверх, в кабинет! — предложил Загоруйко.

Очень маленький был этот кабинетик на втором этаже крохотной виллы, в которой жил Загоруйко. Шумел неподалеку быстрый Прут. Единственное окно, как в войну, в ожидании налета вражеских бомбардировщиков, было тщательно занавешено полосатой дорожкой.

Похудевший, небритый, Кравчук с аппетитом, не глядя в тарелку, ел варенец.

— Их допрашивали вместе или отдельно? — спросил Загоруйко.

— В том-то и дело, что порознь. Захватили внезапно и сразу по отдельным бункерам. Никакой возможности выработать единую линию поведения в бандитском плену у них не было. Каждый действовал в одиночку. Прямой и вспыльчивый, не умеющий хитрить Почаевец сразу пошел с ними на ножи.

— Березняк знает, какова судьба Почаевца?

— По-моему, догадывается.

— Место, где они зарыли тело Почаевца, известно?

— Реброруб мне показывал его.

— И кто его вешал, известно?

— Да, у меня записано.

— Я дал знать в Лубны, нашим товарищам, чтобы осторожно подготовили его родных. Бедные старики! Единственный ведь сын у них. Как они перенесут это? Отец с войны инвалидом вернулся. Ногу потерял в боях за Сандомир. И мать больна. Юрий был их большой надеждой.

— Да, жаль парня, — сказал Кравчук.

— Чего же так долго шел? — спросил Загоруйко.

— Эта стерва Хмара маршрут мне дал каторжный! Мимо Татарской пропасти, потом на гору Кукуль…

— На Кукуль?

— А ты думаешь! Я же мог сразу сюда идти, а тут такой сумасшедший крюк. Два дня! Одни пастухи на тех верховинах да овцы. А свернуть — не моги! Вдруг какой-нибудь из пастухов — его пособник? И сообщит, что я нарушил бандитскую дисциплину и изменил маршрут?

— Хитрая бестия!

— Клейма негде ставить! — вычерпывая ложкой остатки варенца, согласился Кравчук.

— Ты не думаешь, что Хмара тебя перепроверяет?

— Чего же я сюда через окно закатился? Конечно, возможно и такое. И потому — ни одна лишняя душа не должна знать, что я был в Яремче.

— Как мы переживали, Коля, когда узнали, что объявился Стреляный! — сказал Загоруйко.

— Дмитро, если верить его словам, убрал его лихо! Хотя, ты знаешь, у меня нет твердой уверенности, что Стреляный перед смертью не поделился еще с кем-нибудь в банде своими подозрениями относительно меня.

— В чем это проявляется?

— Уж больно иной раз загадочен и скрытен Хмара. Какую он мне проверку устроил по Саноку! Недаром три года его школили в монастыре монахи-василиане. Такую подготовку у них прошел иезуитскую — только держись…

— Но, с другой стороны, посылая тебя в Ростов…

— А что он может сделать, если ему закордон приказал послать меня туда для связи? И, видишь, как прав был полковник, когда предупредили нас, что они не станут замыкаться пределами одной Украины. И до Краснодара ходят. И до Читы.

— А не мог ли он послать туда тайком от тебя своего человека, чтобы тебя проверить? — задумчиво спросил майор Загоруйко.

— Возможно, возможно, — протянул Кравчук, постукивая пальцами по клеенке. — И потому прошу, обязательно дай шифровку по маршруту, чтобы наши меня, не дай бог, где не задержали. А то “засветят” неосторожно, и пользы от меня будет потом как от козла молока.

— Скажи, трудно тебе… там… Коля?

— Трудно… и радостно… Понимаешь, радостно оттого, что, находясь там, я могу пользу народу принести.

— Еще бы!

— Сколько я ночей провел бессонных, Иван Тихонович! Лежишь на нарах в этом бункере вонючем, рядом бандиты храпят, а ты все обдумываешь каждый свой шаг, каждое слово. Думаешь, за себя и за них, как бы не обмишуриться. Одно обидно, Ваня, что очень многое из нашей трудной, чертовски трудной и рискованной работы, не будет известно народу. Люди будут вспоминать большие и маленькие сражения последней войны, ее полководцев: генералов и командиров батальонов, а вот нас могут и не вспомнить вовсе, как и тех, с кем воевали мы в темноте в послевоенные годы. Ну что такое, посуди сам, эта бандеровщина? Порождение сил, враждебных нашему делу, маленький, крохотный эпизод в борьбе миллионов, жалкие попытки одиночек-фанатиков задержать движение вперед такой огромной республики, как Украина. Пройдут годы, и никто всерьез не станет говорить об этих “правнуках поганых”, как назвал подобных им отступников поэт. На гребнях грязных послевоенных волн вынырнули они на поверхность и так же бесславно канут в пучину…

— Но ускорить гибель этих “правнуков поганых” мы должны как можно скорее, пусть даже спустя десяток лет наша с тобой работа забудется, — сказал Загоруйко.

— Конечно! — согласился Кравчук, — я это прекрасно понимаю. Ведь не для славы мы работаем и не для премий, а потому, что, чувствуя себя солдатами партии, расчищаем нашу землю, воздух делаем чище над ней. Только безнадежный идиот может забыть о том, какой страшной трагедией было вторжение фашизма, какое душевное смятение внесли гитлеровцы в психологию нестойких людей, которые только формально находились в орбите советского воспитания, а на самом деле вели тусклую жизнь обывателей. Великую очистительную и очень тонкую работу нам надо проводить теперь. Оккупанты оставили кое-где свои корни. Не повырывай их вовремя — могут ожить…

— А что! Вот возьми. Те сволочи, кого ты проверять едешь. Фашистские “консервы” на случай войны.

— Мины замедленного действия…

…С чайным подносом и кипятком поднялась снизу Зоя Васильевна в цветастом халате. Она уже успела причесаться. Поставила чашки на стол.