Маленькая женская хитрость - Хмельницкая Ольга - Страница 29

— Я думаю… — веско сказал директор. — Нет, я просто убежден, что такая красота не должна пылиться в библиотеке, самом малопосещаемом помещении института. Тем более что санэпидстанция запретила нам проводить банкеты. Я думаю, что люстру мы повесим в моем кабинете. И те светильники — тоже. А вот маленькие бра вполне можно разместить в библиотеке.

Он с глубоким удовлетворением заметил, как вытянулось лицо Валентины Ивановны. Она хотела что-то сказать, но пару раз глубоко вздохнула и промолчала.

«Вот так. Это тебе за туалеты, в которых я копался столько времени», — мстительно подумал Леопольд Кириллович. Он украдкой понюхал свои ладони. Запах дерьма все еще ощущался, хотя и стал менее выраженным.

На доске объявлений, располагавшейся в холле возле небольшой ниши, в которой до сих пор сиротливо стоял невесть как сохранившийся, покрашенный белой краской бюстик Ленина, висел Лилин портрет и некролог. Фотография Стручковой была очень удачной, потому что фотографу удалось заснять девушку в момент напряженной умственной работы. Лицо Лили было строгим, сосредоточенным, темные красивые глаза смотрели в вечность. Перед доской объявлений прямо на полу стояла вазочка с четырьмя красными гвоздиками. Алька почувствовала, как глаза помимо воли наполняются слезами.

— Она умерла… — прошептала Аля, сглотнув вставший в горле комок. — Наверное, ночью. Во всяком случае, вечером Лилька была еще жива.

Валентина Ивановна подошла к Але и Борщу и украдкой смахнула слезы.

— У нее ночью остановилось сердце. Врачи ничего не смогли сделать, — сказала она тихо.

Аля поняла, что рыдает в голос. Сердце заныло. Она села прямо на ступеньки. Борщ сел рядом с Алей и обнял ее за дрожащие плечи.

— Марина, — проговорила Наташа, присаживаясь на кровать к соседке. Ее немногочисленные вещи уже были сложены, пакет стоял у входа в палату.

— А? Чего тебе, Наташка? — бодро отозвалась Марина, отложив в сторону дамский роман, на обложке которого бравый гусар в высокой шапке и со шпагой на боку зажимал в углу хрупкую красавицу с огромными глазами, алыми губами и ресницами в пол-лица. Дама притворно сопротивлялась, глядя с обложки прямо на читателя.

— Подстриги меня, Марина, — тихо попросила Наташа, — вот, я уже у Ульяны ножницы взяла.

— Ты что?! — взвыла соседка во всю мощь своих легких. Неподготовленные люди не уставали удивляться, откуда в таком худом, замученном диетами теле такой мощный голосище с фельдфебельскими интонациями. — Ты с ума сошла, Наташка! Да были бы у меня такие белокурые кудри до задницы, как у тебя, стала бы я худеть!

Наташа вздохнула. Марина села на кровати, свесив вниз длинные ноги с торчащими тощими коленками.

— Мариш, — ответила она наконец, — они мне до смерти надоели. Мыть их — одно мучение, расчесать вообще невозможно, прическу нормальную не сделаешь… И, самое главное, моя мама не разрешала мне их отрезать. Но я уже не маленькая.

— А, вот оно что! — тут же заулыбалась Марина, хватая ножницы и хищно ими щелкая. — Новая прическа — новая жизнь?!

Она усадила Наташу на казенный скрипящий стул и принялась отрезать ее роскошные длинные пряди. Видя, как ее светлые, почти белые волосы волнами падают на пол, Наташа испытывала одновременно и боль, и восторг… Из глаз Наташи помимо воли закапали слезы. Вскоре девушка осталась с каре длиной до плеч. Она взглянула на себя в зеркало, не узнала, потом засмеялась, вытерла слезы, чмокнула Марину в щечку, взяла сумку и вышла из палаты.

«При жизни Лиля гвоздики терпеть не могла», — подумала Аля, пытаясь совладать с острым приливом горя и сочувствия.

— Жаль ее, Лильку-то. Решила, что она самая умная. Лучше бы со мною посоветовалась, что делать, — прошептал Барщевский прямо ей в ухо.

Несмотря на то что Лиля уже никак не могла составить ей конкуренцию за сердце Борща, Аля почувствовала укол ревности.

— Борщ, ты с ней спал? — спросила она его тихо, размазывая по лицу слезы. Аля с трудом встала и, держась за Борща, начала подниматься по ступенькам. Лестница показалась девушке еще более щербатой, чем обычно.

— Я спал абсолютно со всеми женщинами этого института младше сорока лет, — спокойно отозвался Александр.

— И ты так спокойно в этом признаешься, — боль в сердце понемногу уходила.

— А чего врать-то? Сегодня я совру тебе, что не спал, например, с Наташей, а она тебе послезавтра скажет, что спал. И буду я иметь глупый вид. Лучше уж я сразу во всем признаюсь. Во всяком случае, мне бы не хотелось лгать именно тебе.

— Именно мне? Звучит многообещающе, — хмыкнула Аля. Они прошли мимо туалета, на котором висела бумажка со словом «РЕМОНТ», и пошли по коридору.

— Конечно. Мы же с тобой дружим.

«Ага, мы с ним, значит, дружим. И всю ночь дружили, и все утро, и вечером, если повезет, поедем домой и еще пару раз подружим», — подумала Аля, чувствуя, что закипает.

— Не дуйся, Невская, — строго прикрикнул на нее Борщ. — Дружба — это куда круче, чем какая-то там любовь, потому что дружить можно всю жизнь.

— …по два раза в день, — подхватила Аля. Барщевский захохотал.

Они подошли к Алиному кабинету, но тут за спинами Алисы и Борща раздалось сопение и к ним подошла Марья Марковна. Нос у нее был просто чудовищных размеров и красный, а щеки висели, как у бульдога.

— Алиса, солнышко, — пробормотала Марья Марковна, останавливаясь на пятачке перед дверью, — ну как вы? Выписали вас, вижу… Как здоровье? Как дражайшая Эмма Никитична? Что там с Наташенькой и с профессором? Говорят, травмировались? А Лиля-то…

Она наконец закончила задавать вопросы, остававшиеся без ответов, опустила голову и вытерла большую искреннюю слезу. Борщ стоял возле Марьи Марковны в почтительной позе. Увидев слезы, он вытащил из кармана платок и протянул его Марье Марковне. Та схватилась за кусочек ткани как утопающий за соломинку и громко, трубно высморкалась.

— Спасибо, — пробормотала Марья Марковна, — вы, Саша, хороший мальчик, воспитанный.

— Ну что говорит милиция? Кого-нибудь подозревают? — спросила из-за спины Марьи Марковны оторвавшаяся от работы Зульфия. У нее был резкий восточный акцент.

— Милиция никого не подозревает, — ответила Аля, — зато санэпидстанция запретила проводить банкеты в библиотеке нашего института. Из-за антисанитарных условий.

— Условия и правда антисанитарные, — подхватила Марья Марковна, — не ремонтировались уже сто лет…

В этот момент раздался ужасный визг и скрежет.

— Ой, что это?! — воскликнули женщины.

— Не волнуйтесь. Это в кабинет к Леопольду Кирилловичу вешают новую люстру и поэтому сверлят потолок, — объяснил Борщ. Аля посмотрела в пол. Ей пришла в голову новая мысль.

«А что, если я не права по поводу того, что разговор подслушали из-за двери? — подумала она. — Прямо подо мной кабинет директора, а здание очень, очень старое, и вполне возможно, что все, что происходит у меня в комнате, отлично слышно внизу… Слуховой ход там какой-нибудь, например».

Она толкнула скрипучую дверь, открыла ее пошире и зашла в кабинет. Стол уже успел покрыться пылью, в комнате появился затхлый запах древности, как в запаснике музея. В узкие высокие окна было видно, как входят и выходят люди из большого супермаркета напротив НИИ географии. Вот к машине, лавируя среди плотно стоящих автомобилей, пробирается женщина с нагруженной доверху тележкой и двумя детьми. Дети баловались, смеялись и корчили рожи. Мать с унылым видом толкала тележку к маленькому старому «Фиату».

— Алька, ну я пошел к себе, а ты ничего не ешь, не пей и не нюхай, — сказал Борщ в дверь и направился к себе в комнату. Работа по проекту защиты народного хозяйства от селей и лавин и так уже много дней совершенно не двигалась, не считая, конечно, героических усилий Зульфии, работающей практически в одиночку.

Аля же села на стул и задумалась. К числу подозреваемых добавился еще и директор, правда, пока непонятно, действительно ли он мог слышать разговор или у Али развилась мания преследования. Алиса вытерла пыль, проветрила комнату и пару раз переложила с места на место рукописи статей, пришедшие в адрес «Вестника географических наук», и попыталась сосредоточиться на работе, хотя это и было решительно невозможно.