Южная трибуна - Хоффманн Клаус - Страница 5

Разгорячившись, Эрвин Козловски показывает на стену школьного здания.

– Неужели с тех пор они ничему не научились? Да если б они только знали, что пережили мы, и все ради того, чтоб с фашизмом покончено было навсегда.

Эрвин замолчал, втоптал окурок в землю. Медленно направился к дому. Калле попрощался.

– Ну, мне пора, бывай, дядя Эрвин!

Прямо в голове не укладывается. Неужели кто-то из их компании участвовал в таком деле? А если правда? Нет, не может быть.

Мысли эти долго не отпускали его.

«Хорошо бы вычеркнуть утро понедельника из всех календарей», – думает Калле, отправляясь около восьми в школу.

Несколько ребят с любопытством таращатся на разукрашенную стену. Малышам наплевать, что там написано. Рыжему мальчишке показалась очень забавной свастика, и он пробует нарисовать ее в воздухе. Несколько человек попытались завязать драку с тремя турками из шестого класса. Те не поддались.

Есть и такие, что просто развлекаются. Ханнес, клоун из девятого «Б», принимает настенную мазню как руководство к действию: чеканя шаг, он марширует по школьному двору с застывшей в гитлеровском приветствии рукой. Видел, наверное, в каком-нибудь телефильме. Выходка Ханнеса вызывает смех. Другие пробуют подражать.

Калле заметил, что Эрвин Козловски разговаривает с Гёбелем, директором школы. К ним присоединяется фрау Вайц, классная руководительница Калле. Доложит ли дядя Эрвин: кого заметила вчера жена? И что скажет Вайц сейчас в классе?

Наверняка заведет канитель, как недавно, когда дядя Эрвин сообщил ей о надписях на двери клозета. Ну и скука тогда была. Шутки были грубые, касались евреев, и Вайц тут же принялась рассказывать о концлагерях, сколько там погибло евреев. Потом переключилась на иностранных рабочих, к которым относятся нынче так же, как когда-то к евреям, считают их последним дерьмом.

От таких разговоров большинство ребят класса просто засыпают, кое-кто пытается разозлить учительницу нацистскими лозунгами, подхваченными неведомо где. Многие при этом ничего такого не думают, просто эти вещи нынче в моде.

Калле вставил в замок ключ, легко повернул и толкнул дверь плечом.

Интересно, дома ли мать? Половина второго. Как правило, она возвращается в это время, в час она заканчивает работу. Мать стояла в коридоре в пальто. Она явно торопилась.

– Привет!

– Привет. Наконец-то. Мне нужно еще забежать в лавку, кое-что купить. Вернусь через десять минут. На обед жареные колбаски, картошка и красная капуста. Колбаски будут готовы через пять минут. Уменьши огонь.

– Ладно.

Мать ушла. Кзлле не спеша стянул с себя куртку, повесил в шкаф.

На столике в гостиной газеты. Свежая «Бильд» и «Вестфалише оундшау». «Бильд» мать обычно приносит с работы. Она выуживает ее из корзинки, куда газету швыряют после того, как она обойдет по кругу весь отдел. Калле нравятся броские заголовки, набранные аршинными буквами. Некоторые он пробегает глазами: «Вчера зарезана ножом женщина, шофер такси».

«Как выманили двадцать пять тысяч марок у кандидата богословия».

«Вы страдаете геморроем? Поможет только ректозеллан».

Это реклама. Калле перевернул страницу:

«За год вы сможете увеличить бюст вдвое».

«Фельдфебель фон Везен. Исчез без следа во Вселенной?»

«Кефир «Рама». А вы знаете что-нибудь вкуснее?»

На второй странице он наткнулся на заметку, которую прочел внимательно от первого до последнего слова: «Турецкий рабочий пырнул ножом свою подругу-немку. Кровавое преступление в Дуйсбурге. Вчера в Дуйсбурге в районе Майдерих совершено чудовищное преступление. Около девяти вечера турок Ахмед И. тридцати двух лет ворвался в квартиру своей подруги Анны К. двадцати семи лет и после происшедшего бурного объяснения несколько раз пырнул ее ножом, нанеся смертельные ранения. На допросе преступник показал, что женщина изменяла ему и даже собиралась расстаться».

Неприязнь Калле к туркам получает, таким образом, весомое подтверждение. «Пусть Вайц болтает себе, что угодно, – подумал он. – Хочет, чтоб мы доброжелательно относились ко всем этим иностранцам. Смешно!».

Калле снова прокрутил в сознании тот урок. Она говорила что-то о благодарности, о том, что иностранные рабочие помогли нам достичь теперешнего благосостояния, так что людям уже не в диковинку ни машины, ни путешествия в дальние страны, ни видеомагнитофоны.

Ничего себе благодарность! А что они себе здесь позволяют? Где поножовщина или наркотики, там всегда замешаны турки. Им давно следовало бы понять, что они здесь больше не нужны.

А как быть с лозунгом на стене? Неужели правда это кто-то из класса? Кто же? Бодо? Он зол на меня еще с субботы, подумал Калле. Обозвал сегодня трусом, и больше ни слова.

«Турки, вон из Германии! Национальная молодежь».

Национальная молодежь? Да ведь это тот самый союз, в котором состоят Счастливчик и Грайфер. Прошлым летом они звали его поехать с ними в палаточный лагерь, но у Калле тогда особого желания не было. Бодо и еще кое-кто из «чертей» отправились туда все вместе и потом с восторгом рассказывали о военных играх на местности в форме бундесвера, о приемах ближнего боя, о марш-бросках с картой и компасом в руке, о стрельбе из мелкокалиберной винтовки.

Счастливчик мечтал, чтобы «черти» слились с «Национальной молодежью». Он до сих пор приносит в клуб листовки и большие круглые значки с их лозунгами. Два таких значка Калле даже прикрепил как-то на куртку: «Горжусь, что я – немец» и «Дортмунд, проснись!»

А еще Счастливчик однажды читал вслух отрывки из книги «Ложь об Освенциме». Там говорилось, что положение евреев при нацизме было не таким уж ужасным, как ныне пытаются изобразить, и что Гитлер вообще был прекрасным человеком.

Национальная молодежь, сказал тогда Счастливчик, мечтает, чтоб у власти в Бонне вновь оказался сильный деятель и чтоб он принял наконец меры против всех этих наглых иностранцев. Калле его слова показались убедительными.

А что говорила Вайц сегодня утром? Национальная молодежь – это опасная неонацистская организация. У них все просто: «Хочешь получить работу – пусть убираются иностранцы», «Нужна квартира – вышвырни иностранца». Даже недалекому человеку понятно, что это глупость и демагогия, а еще она сказала, что ученика их класса заметили в субботу вечером у школьного здания и лучше бы ему самому во всем признаться.

Фамилии она на назвала, но дала понять, что дядя Эрвин хорошо его разглядел.

Никто, конечно, не признался.

«Интересно, – подумал Калле, – чего она хочет от меня, почему отозвала после уроков в сторону? Почему ей так хотелось узнать, до какого времени я был в дискотеке, где она меня засекла? И был ли со мною Бодо?».

Калле задумался.

В спортивном центре сегодня ничего интересного. Двое ребят играют в настольный теннис. Бодо тоже здесь. А еще Счастливчик и Грайфер.

Бодо бросил монетки в настольный игральный автомат.

– Вы только посмотрите, кто пришел! – воскликнул Грайфер. – Калле собственной персоной. Приятный сюрприз.

Счастливчик ухмыльнулся.

– Заходи, не бойся, нынче здесь нет турок. А Бодо как раз нужен партнер. Бодо скривился.

– Мне играть с этим кретином?

– Не упрямься, малыш! – Счастливчик двинул Бодо в бок.

Калле предпочел бы держаться на дистанции.

– О'кей, лучше зайду в другой раз.

– Входи, не ломайся!

Счастливчик уже приготовил первый шарик.

Калле стал рядом с Бодо.

– Ты играешь за защиту. Я бью по воротам, – буркнул Бодо.

Счастливчик бросил мяч. Грайфер придержал его левым защитником, перекатил по ряду туда-сюда, снова придерживал, на сей раз центрфорвардом, и тут же с силой пробил гол в ворота Калле.

Грайфер рассмеялся.

– Неплохое начало. Бодо вскипел.

– Разиня! – рявкнул он на Калле.

– Сам разиня! Восемь твоих игроков спят на ходу, а моя защита должна отдуваться за всех, – огрызнулся Калле.