Розеттский ключ - Дитрих Уильям - Страница 29

— Я пытался. Послушайте, а вы слышали что-нибудь об Астизе?

— О той женщине? Но она ведь сбежала с вами.

— Верно, но нас разлучили.

— Вы улетели на воздушном шаре вместе с ней — так сообщил мне Конте. Ох и разъярился же Никола из-за вашей проделки! Спасительный полет, как же все наши ученые завидовали вам… и зачем вы вернулись в этот жуткий бедлам? Милостивый боже, парень, я понимал, что вам далеко до настоящего ученого, но вы, похоже, начисто лишились и здравого смысла.

— Пожалуй, я согласен с вами, доктор Монж.

Он ничего не знал не только о судьбе Астизы, но, очевидно, и о нашем проникновении в глубины пирамиды, и я сразу решил, что лучше не посвящать его в былые приключения. Если французы, не дай бог, узнают, какие в ней скрыты сокровища, то разнесут эту древнюю громадину в пух и прах. Лучше оставить фараона покоиться с миром.

— Астиза упала в Нил, а воздушный шар в конечном счете опустился в Средиземное море, — пояснил я. — А Никола тоже здесь?

Я слегка опасался встречи с Конте, экспедиционным воздухоплавателем, после того как украл его разведывательный воздушный шар.

— К счастью для вас, он задержался на юге для организации нормальной доставки нашей осадной артиллерии. В его гениальной голове родился проект великолепной конструкции многоколесных повозок для транспортировки пушек через пустыню, но у Бонапарта нет времени на внедрение подобных новшеств. Мы рискнули отправить их морем. — Монж умолк, осознавая, что выбалтывает секреты. — Но почему вы торчите здесь в одиночестве, со связанными руками? — Он выглядел озадаченным. — В какой грязи вы вывалялись и откуда эти ожоги… о господи, что же с вами приключилось?

— Он английский шпион, — заявил Нажак, выходя из палатки. — И вы, месье ученый, рискуете навлечь на себя такое же подозрение, уже просто разговаривая с ним.

— Английский шпион? Не болтайте чепухи. Гейдж — дилетант и бездельник, прирожденный бродяга. Какой уж из него шпион, его же никто всерьез не воспринимает.

— Неужели? А вот наш генерал воспринимает.

После этих слов появился и сам Бонапарт, полог его шатровой палатки величественно вздулся, словно заряженный электрической силой ее обитателя. Выехав из Тулона около года тому назад, все мы успели уже побронзоветь под южным солнцем, и лицо генерала также покрывал густой загар, но успех и ответственность придали его чертам особую жесткость, хотя он еще не отметил даже тридцатилетний юбилей. Жозефина ему изменяла, правоверные египтяне с презрением отнеслись к его планам преобразования Египта на манер Французской республики, и ему пришлось жестоко подавить восстание в Каире. Его идеализм находился в осадном положении, а в романтизме была пробита серьезная брешь. Здесь, в Палестине, серые глаза Наполеона уже поблескивали ледяным огнем, темные волосы разлохматились, в его воинственной внешности появилось нечто ястребиное, а походка стала более нервной и взвинченной.

— Итак, вот и вы! Я полагал, что вы давно мертвы.

— Он перешел на сторону англичан, mon general,[14] — с готовностью пояснил Нажак.

Этот бандит напомнил мне школьного ябедника, и я пожалел, что не прострелил ему язык.

— Это правда, Гейдж? — подавшись ко мне, спросил генерал. — Вы перебежали от меня на сторону врагов? Неужели вы отказались от разумных республиканских идей и спелись с реакционерами, роялистами и турками?

— Нас развели случайные жизненные обстоятельства, генерал. Я лишь пытался узнать о судьбе женщины, с которой познакомился в Египте. Возможно, вы помните Астизу.

— Еще бы, нечасто красотки палят из мушкетов. Судя по моему опыту, Гейдж, любовь приносит людям больше зла, чем добра. Так именно ее вы рассчитывали отыскать в Иерусалиме, когда Нажак захватил вас?

— Как ученый, я пытался провести некоторые исторические исследования и…

— Нет! — запальчиво оборвал меня он. — Уж одно-то я теперь знаю наверняка, научные исследования вам недоступны!

И я не собираюсь больше тратить время, выслушивая ваш идиотский лепет! Вы перебежчик, лжец и лицемер, сражавшийся в компании с английскими моряками! Вероятно, вы действительно могли бы стать их шпионом, как и сказал Нажак. Если бы не были чертовски глупы, как не раз подчеркивал Монж.

— Сэр, когда я следовал в Тулон, чтобы присоединиться к вашей экспедиции, Нажак пытался украсть у меня ценный медальон. И предатель как раз он!

— Он сам подстрелил меня, — вставил Нажак.

— Он пособник графа Алессандро Силано и член еретической ложи египетского обряда, враг всех истинных масонов. Я уверен в этом!

— Замолчите! — прервал меня Бонапарт. — Я отлично понял, что вы, Гейдж, враждебно относитесь к графу Силано. Я также знаю, что он проявил поразительную преданность и стойкость, несмотря на травму, полученную при исследовании пирамид.

«Так, — подумал я, — значит, Силано жив». Плохие новости сыпались одна за другой. Неужели граф заявил, что упал не с воздушного шара, а свалился с пирамиды? И почему никто ничего не говорит об Астизе?

— Если бы вы обладали преданностью Силано, — продолжал Бонапарт, — то не докатились бы до такого ужасного положения. Побойтесь Бога, Гейдж, вас обвинили в убийстве, а я предоставил вам все возможности для спасения, и, однако, вы болтаетесь, как маятник, из стороны в сторону.

— Такая уж подлая у него натура, mon general, — с наглым видом подпел Нажак.

Мне отчаянно захотелось задушить его.

— На самом деле вы искали здесь сокровища, не так ли? — требовательно спросил Наполеон. — Вас сгубила американская расчетливость, а попросту говоря, жадность.

— Жажда познания, — поправил я, не слишком погрешив против истины.

— Ну и что же вам удалось познать? Говорите правду, если цените свою жизнь.

— Ничего, генерал, как вы можете видеть по моему положению. Такова правда. Все, что я говорю, правда. Я всего лишь американский исследователь, втянутый в войну не по своей…

— Наполеон, очевидно же, что этот парень скорее дурак, чем изменник, — вмешался математик Монж. — Его грех заключается в невежестве, а не в предательстве. Взгляните на него. Что он может знать?

Мгновенно сообразив, что определение математика для меня выгоднее, чем обвинения Нажака, я изобразил глупую усмешку — уж не знаю, насколько глупой она получилась, учитывая мою врожденную сообразительность.

— Могу сообщить вам, что политическая обстановка в Иерусалиме чертовски сложна, — тупо проговорил я. — Совершенно непонятно, кому отдают предпочтение христиане или иудеи, а друзы на самом деле охвачены…

— Достаточно! — Бонапарт обвел нас мрачным взглядом. — Гейдж, я не знаю, что с вами делать. То ли расстрелять, то ли дать вам шанс проявить способности в налаживании отношений с турками. Может, мне послать вас в Яффу, чтобы вы дождались там прихода моих войск? Мои солдаты уже теряют терпение, особенно после сопротивления в Эль-Арише и Газе. Или лучше отправить вас к Джеззару с рекомендательным письмом, поясняющим, что вы шпионите для меня?

— Думаю, я мог бы помочь доктору Монжу… — пролепетал я, подавив отчаяние.

Но тут прогремел пушечный залп, послышались звуки труб и возбужденные крики. Мы все глянули в сторону городских стен. Под грохот турецких пушек из южных ворот Яффы вышла колонна оттоманской пехоты. На ветру трепетали флаги, а ряды турок неслись вниз по склону к незавершенным валам огневых позиций французов.

В ответ прозвучали сигналы французских трубачей.

— Проклятье, — проворчал Наполеон. — Нажак!

— Oui, mon general![15]

— Я должен руководить сражением. Вы сможете выяснить, что ему известно на самом деле?

— О да, — с усмешкой ответил он.

— Потом доложите мне. Если он по-прежнему бесполезен для нас, то я прикажу расстрелять его.

— Генерал, — вновь попытался Монж. — Позвольте мне поговорить с ним.

— Если вы и поговорите с ним, доктор Монж, то только ради того, чтобы услышать его прощальное слово.