Где небом кончилась земля : Биография. Стихи. Воспоминания - Гумилев Николай Степанович - Страница 95

95

Рассыпающая звезды

Не всегда чужда ты и гордаИ меня не хочешь не всегда, —Тихо, тихо, нежно, как во сне,Иногда приходишь ты ко мне.Надо лбом твоим густая прядь,Мне нельзя ее поцеловать,И глаза большие зажженыСветами магической луны.Нежный друг мой, беспощадный враг,Так благословен твой каждый шаг,Словно по сердцу ступаешь ты,Рассыпая звезды и цветы.Я не знаю, где ты их взяла,Только отчего ты так светлаИ тому, кто мог с тобой побыть,На земле уж нечего любить?

О тебе

О тебе, о тебе, о тебе,Ничего, ничего обо мне!В человеческой темной судьбеТы – крылатый призыв к вышине.Благородное сердце твое —Словно герб отошедших времен.Освящается им бытиеВсех земных, всех бескрылых племен.Если звезды, ясны и горды,Отвернутся от нашей земли,У нее есть две лучших звезды:Это – смелые очи твои.И когда золотой серафимПротрубит, что исполнился срок,Мы поднимем тогда перед ним,Как защиту, твой белый платок.Звук замрет в задрожавшей трубе,Серафим пропадет в вышине……О тебе, о тебе, о тебе,Ничего, ничего обо мне!

Сон

Застонал я от сна дурногоИ проснулся, тяжко скорбя:Снилось мне – ты любишь другогоИ что он обидел тебя.Я бежал от моей постели,Как убийца от плахи своей,И смотрел, как тускло блестелиФонари глазами зверей.Ах, наверно таким бездомнымНе блуждал ни один человекВ эту ночь по улицам темным,Как по руслам высохших рек.Вот, стою перед дверью твоею.Не дано мне иного пути,Хоть и знаю, что не посмеюНикогда в эту дверь войти.Он обидел тебя, я знаю,Хоть и было это лишь сном,Но я все-таки умираюПред твоим закрытым окном.

Эзбекие

Как странно – ровно десять лет прошлоС тех пор, как я увидел Эзбекие,Большой каирский сад, луною полнойТоржественно в тот вечер освещенный.Я женщиною был тогда измучен,И ни соленый, свежий ветер моря.Ни грохот экзотических базаров.Ничто меня утешить не могло.О смерти я тогда молился БогуИ сам ее приблизить был готов.Но этот сад, он был во всем подобенСвященным рощам молодого мира:Там пальмы тонкие взносили ветви,Как девушки, к которым Бог нисходит;На холмах, словно вещие друиды.Толпились величавые платаны,И водопад белел во мраке, точноВстающий на дыбы единорог;Ночные бабочки перелеталиСреди цветов, поднявшихся высоко,Иль между звезд, – так низко были звезды,Похожие на спелый барбарис.И, помню, я воскликнул: «Выше горяИ глубже смерти – жизнь! Прими, Господь,Обет мой вольный: что бы ни случилось,Какие бы печали, униженьяНи выпали на долю мне, не раньшеЗадумаюсь о легкой смерти я,Чем вновь войду такой же лунной ночьюПод пальмы и платаны Эзбекие».Как странно – ровно десять лет прошло,И не могу не думать я о пальмах,И о платанах, и о водопаде,Во мгле белевшем, как единорог.И вдруг оглядываюсь я, заслышаВ гуденьи ветра, в шуме дальней речиИ в ужасающем молчаньи ночиТаинственное слово – Эзбекие.Да, только десять лет, но, хмурый странник,Я снова должен ехать, должен видетьМоря, и тучи, и чужие лица,Всё, что меня уже не обольщает,Войти в тот сад и повторить обетИли сказать, что я его исполнилИ что теперь свободен…

Вскоре после развода с А. Ахматовой, состоявшегося в августе, Гумилев женился на Анне Энгельгардт. Брак этот нельзя назвать удачным. По словам А. Ахматовой, Гумилев обманулся, «вообразил, будто Анна Николаевна воск, а она оказалась – танк…» Дальнейшая жизнь показала, что жена она, уж точно, неподходящая, вряд ли что изменило и рождение впоследствии дочери Елены. Брак был для Гумилева скорее попыткой продемонстрировать – он хозяин положения, а не потерпевший после развода с А. Ахматовой.

Гумилев продолжает работать во «Всемирной литературе», а когда при издательстве открылась литературная студия, ведет там вместе с М. Лозинским занятия по отделению поэзии. После открытия в ноябре 1919 года Дома искусств, или ДИСКа, студия была перенесена туда и реорганизована. В ДИСКе Гумилев преподавал основы драматургии и вел занятия по поэтике, учил писать стихи. В Доме искусств он и поселился.

Посещавшая курсы Л.Я. Гинзбург (впоследствии литературовед) вспоминала: «У Гумилева по отношению к лирическим стихам была особая количественная теория строфики. Каждая количественная комбинация (в пределах «малого» стихотворения) обладала, по его убеждению, своей инерцией в развертывании лирического сюжета.

К сожалению, я не запомнила весь ход его рассуждений. Припоминаю, что пятистрофное стихотворение он как-то сопоставлял с драмой и пытался наметить тематические аналогии между строфами и актами. Зато в четырехстрофных стихах он отказывался признавать конструктивную закономерность и считал, что писать их вообще не следует. «Стихотворение в четыре строфы – это плохое стихотворение», – говорил он.