Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую - Лихоталь Тамара Васильевна - Страница 105

Старший сын Добрыни Константин погиб здесь, в Новгороде, здесь и был похоронен. Много надежд было связано у Добрыни с первенцем Константином. Пригожий лицом, светлый умом, удалой сын радовал отца. Было кому наследовать Добрыне, было в чьи руки передать дело жизни.

Едва вышел сын из отроческих лет, отпустил его Добрыня на самостоятельное житье. Константин уехал вместе с княжичем Ярославом, которого князь Владимир послал на княжение в Новгород. После смерти отца началась между сыновьями Владимира кровавая распря. Ярослав сильно испугался брата, хотел бежать К варягам. Новгородцы тогда порубили его ладьи. Упрекали Ярослава: «Что же ты, князь, город свой бросаешь! Веди нас в бой!» Ярослав вынужден был остаться. С помощью новгородцев разбил брата Святополка и сам стал Великим киевским князем. Но он не забыл бранных слов, которыми попрекали его новгородские мужи, а больше всех — молодой Константин. Опасался новой смуты в своевольном городе. И при случае казнил тех, с кем завоевал Великокняжеский стол. В числе казнённых был и Константин.

Теперь, глядя в окошко бойницы на Алёшу в кольчуге и шлеме, с мечом в руках ставшего под стеной города, который он, Добрыня, должен был защищать, прославленный храбр, проживший большую нелегкую жизнь, ощутил вдруг усталость и горечь. Он не испытывал никаких вражеских чувств к Алёше. Напротив, он со страхом думал о том, что вдруг по злой воле судьбы им придется скрестить мечи — ему с другом и побратимом Алёшей. Они обменялись нашейными крестами, они поклялись друг другу в верности. Совсем недавно он собирался ехать сватом к братьям Петровичам, просить их отдать сестру Елену в жены Алёше Поповичу. Когда теперь твоя свадьба, Алёшенька? Неужто суждено ему, Добрыне, обагрить свой меч кровью названого брата или самому пасть от его меча? Но ведь так и будет, так может быть, когда идет борьба не на жизнь, а на смерть. Брат — на брата, отец — на сына! За что? Почему? Междоусобицы, борьба за власть, за богатство, за земли — вот страшное зло, которое ведет Русь к погибели. Всю свою жизнь посвятил он борьбе с этим злом. Он хотел видеть родную землю единой. Добрыня без тени недоброго чувства смотрел на Алёшу. В его взгляде была нежность и грусть. Он на мгновенье прикрыл опаленные ярким солнцем и сияющим белизной снегом глаза, и ему захотелось, чтобы все это оказалось страшным сном, наваждением — и суздальцы под стенами Новгорода и предстоящая битва. Но всё это было явью. И сам он не имел права на пустые раздумья. Он стоял перед лицом врага, которого ему надобно было перехитрить силой воинского искусства, одолеть, победить.

Добрыня подал сигнал. Распахнулись створки тяжёлых ворот. И вот уже первые ряды пеших ратников с двузубыми рогатинами наперевес сбежали по льдистому покатому спуску. Как какое-то единое острие, врезались в похожую на бесформенное тесто людскую толщу.

Хлынули в брешь!

По телам и головам поверженных врагов и павших соратников!

С криком и свистом!

Свирепым вихрем!

Сминая! Топча! Давя!

Волоча за собой кровавый хвост!

Вперёд!

Так, как и предполагал Добрыня, противник пытается отрезать их от ворот, оттесняет всё дальше и дальше.

А следующая волна пеших воинов, вырвавшаяся из детинца, уже ограждает всадников, подставляя под удар себя.

Мелькают, сверкают, блещут мечи и копья, сабли и секиры. Гуляют тяжелые палицы. Ну еще немного! Кажется, пробьются! Не отрываясь от окошка бойницы, Добрыня не спускает глаз с Василька. Это он должен доставить наказ воеводы в Зверин монастырь. Когда-то главнокомандующий Добрыня вот так же посылал гонцом в осаждённый печенегами Чернигов молодого тогда юношу Алёшу Поповича. Пробиться, доставить весть о том, что уже идет, что уже близка помощь — надо только продержаться. Как иной раз поворачивается жизнь! Тогда под стенами Чернигова стояли поганые степняки. А нынче под стенами Новгорода стоит Алёша. А Василёк… Вот на него налетел всадник на черном коне, вскинул меч. Не дотянулся! Сам упал, получив сзади удар дубиной от пешего ратника. Василек свалил другого. Он не высок, тонок в кости и берет не силой — ловкостью. Ну, ещё немного! Ещё немного, и они пробьются!

Алёша Попович не видел своего друга, стоявшего у окошка бойницы. Он, конечно, знал, что новгородский посадник Добрыня принял на себя командование обороной города и что он непременно должен быть где-нибудь здесь, на стене. И он, так же как и Добрыня, думал о страшном зле, раздирающем на части Русь, заставляющем людей пролить братскую кровь, и отгонял от себя мысль о том, что может статься так, что они с Добрыней встретятся с мечами в руках.

Суздальский князь, под чьим началом объединенная дружина суздальцев и ростовчан разбила новгородцев на Югорской земле, вёл их и сюда. Он был умелый воин. И недаром Суздаль в последнее время главенствовал не только над старым Ростовом, которому когда-то был подчинён, но и над многими прочими юродами севера. Побаивались и искали его дружбы и другие княжества, казалось бы независимые от него. Он был уверен, что разгромит новгородцев, как только они посмеют выйти из-под защиты крепостных стен, и теперь — считал он — этот час наступил. Можно было не сомневаться, что попытка осажденных дать бой потерпела полную неудачу. Его воины даже не дали новгородцам возможности выйти из крепости. Только этот небольшой отряд конницы да несколько десятков пеших успели проскочить и оказались на поле боя. А потом суздальские воины по его приказу навалились на ворота — и на эти, откуда новгородцы, по-видимому, намеревались вывести дружину, и на остальные. Теперь осажденные заперты крепко-накрепко. Их головной отряд разбит. Один за другим валятся посеченные мечами суздальцев и ростовчан пехотинцы. А небольшую группу всадников отогнали далеко от крепости, и те, потеряв от страха головы, скачут неведомо куда — только прочь с поля боя.

Князь подъехал к воеводе Поповичу, командовавшему ростовскими полками, и сказал, посмеиваясь:

Скоро Добрыня доест с голодухи всех собак и городе, и Господин Великий Новгород распахнет ворота детинца. — Он был доволен и своей победой над хвастливыми новгородцами и тем, что завоевал эту победу на глазах прославленного храбра Алёши Поповича. Но Алёша не слушал, что говорил ему князь. Поднявшись на стременах, он с тревогой следил за новгородскими всадниками. Они уже были далеко — почти у самого вала. Нет, его, конечно, тревожило не то, что несколько новгородцев, бежав, спасутся от суздальских мечей. Не зря ведь он проходил воинскую науку под началом Добрыни. Он тоже помнил Черниговское сражение. Помнил и то, как скакал по поручению Добрыни в осаждённый город. Вот так же, как и эти ратники, что полегли тут сейчас, прикрывали его тогда Илья Муромец, Торопок и другие друзья-товарищи. Алёша, конечно, не знал о воинских отрядах, скрывавшихся в лесах Зверина монастыря, но догадался: Добрыня послал гонца, послал туда, откуда ждет помощи. Он и не собирался давать боя суздальско-ростовским полкам. Все это сделано только для того, чтобы провести сквозь кольцо осаждающих гонца. Не слушая князя, Алеша вдруг стеганул коня, свистнул и, сорвавшись с места, ринулся в погоню. Он скакал с небольшим отрядом дружинников, мечом прокладывая себе дорогу, невзирая на то, что перед ним были свои союзные войска, а не вражеские воины.

Добрыня, всё так же неотрывно глядевший в бойницу, понял, куда и зачем скачет Алёша.

И буланый конь Алёши и кони его дружинников были, конечно, сытей и сильнее. Расстояние между всадниками все уменьшалось. Двое новгородских, получив приказ или же по своей воле, придержали коней и повернулись лицом к преследователям. Сшиблись в рукопашной. Вот один, подняв на дыбы коня, отбивался, как медведь от своры собак. А они со всех сторон кололи и рубили его, пока он не свалился под копыта коней. Вот свалился с коня второй. Упал и конь, придавив всадника. Но погоня все же задержалась, и Василёк вместе с несколькими товарищами ушёл дальше. И снова вытянулись на бегу кони. Казалось, они летели, не касаясь земли. Впереди на своем буланом — Алёша. Теперь приотстал Василёк. То ли конь притомился, то ли сам он понял, что не уйти ему от всадника на буланом. Как и те двое, он повернулся к врагу. Яростное солнце било в глаза, и Добрыня не мог уследить за поединком. Он видел только, как, сойдясь грудь в грудь, наседая друг на друга, топчутся на снегу кони. Он шумно дышал, будто это он сам сейчас бился там с Алёшей. И остальные, все, кто стоял на стене, тоже всей душой были там, где не на жизнь, а на смерть сражались два всадника, двое русских — новгородец и ростовчанин.