Тризна по женщине - Холт Коре - Страница 39

— И все-таки она потеряна для тебя.

— Нет, нет, напротив, возвращена мне!

И опять они точат мысль о мысль, слово о слово. У Хеминга светлеет лицо, он смахивает на землю стружку и объясняет:

— Наша жизнь длится от рождения до смерти. Мне нужна только эта жизнь. И в ней мне нужна Одни. Но ее ждет смерть.

— Она не умрет, Хеминг. Она будет жить иной, более счастливой жизнью в твоем сердце.

На это невозможно ответить — Хеминг вздыхает.

— Ты не должен осуждать меня, — говорит Эйнриде, — я старый человек, и я не очень-то умен. Смотри, что у меня есть. Это носилки, но они еще не готовы.

Хеминг глядит и постепенно понимает: эти носилки не для королевы. Те готовы уже давно. А на этих в курган понесут другую женщину, молодую. Ручки носилок еще не украшены резьбой. Друзья начинают работать вместе, и работа увлекает их, их сердца распаляются, накаляя резцы, дерево поддается им, будто мягкий воск. Хеминг даже напевает от радости.

Опомнившись, он умолкает. А когда встает, он уже не так мрачен, как был.

Они поднимают красивые и легкие носилки, телу будет удобно покоиться на них. Но они люди опытные и знают, что любую вещь нужно испытать, прежде чем одобрить.

— Даже я, старый человек, и то полюбил ее, — говорит Эйнриде.

— Ты?

— Она похожа. Не внешностью, нет, но всем своим существом — веселой приветливостью, улыбкой, легкими словами. Моя любимая там, в Уппсале, тоже была такая.

Неожиданно старик начинает плакать, прислонившись головой к сильной груди Хеминга. Хеминг ловит себя на том, что он стоит и гладит его по волосам.

Потом они приводят Одни, и она кивает: да, она согласна.

И ложится на носилки, они как раз по ней, друзья поднимают и несут ее, нести легко и удобно.

— Знаешь, по-моему, Эйнриде неравнодушен к тебе, — быстро говорит Хеминг.

Одни заливается счастливым смехом.

— Ха-ха-ха, он ко многим неравнодушен!

Они опускают носилки. Она встает и счищает с юбки приставшую стружку.

Потом старик почтительно кланяется молодым и уходит.

Хеминга ждет еще одно дело, но у него к нему не лежит душа. Год назад старая королева приказала ему выковать маленький колокольчик, который звенел бы на свой особый лад, как только она поднимет руку. Колокольчик наденут ей на руку после смерти, но королеве хочется испытать его еще при жизни.

— Нет, — возразил тогда Хеминг. — Уши живых не должны слышать его звона. Если ты хочешь, чтобы его звон заставил распахнуться ворота Вальгаллы, когда туда приплывет твой корабль, он должен быть совершенно новый, девственный. При его первых звуках все поднимут головы, прислушаются, бросят все, что держали в руках, и прибегут, чтобы служить тебе.

Она кивнула, соглашаясь с ним. Но теперь она каждый день спрашивает, готов ли колокольчик.

Долгое время он говорит «нет». Колокольчик готов, просто он хочет помучить королеву. Наконец он говорит «да», но опять лжет, потому что знает — колокольчику еще недостает едва заметного нежного отголоска, который получается от слияния высокого и низкого тона. Это слияние и даст ту музыку, которая заставит распахнуться ворота Вальгаллы.

Колокольчик совсем крохотный, он будет завернут в пух и надет на запястье королевы, и там, когда придет время, она снимет пух и поднимет руку. Но пока что колокольчик все-таки еще не готов.

Ночью Хеминг с отвращением снова берется за эту работу. Усадьба спит, бодрствуем только мы — он и я, гость из неведомого.

Когда я вхожу к нему, он не поднимает головы.

— Тебе нельзя слышать этого звона, — говорит он. — Можно только мне.

— Этот звон распахнет перед королевой ворота Вальгаллы?

— Он слишком благозвучен.

— Слишком благозвучен?

— Да, слишком красив для нее, слишком нежен. Это не ее звук. И он станет еще нежнее, если я усилю этот изгиб.

— А зачем это нужно?

— Чтобы это был не ее звук.

— Разве у колокольчика обязательно должен быть звук королевы?

Он поднимает голову и смотрит на меня, взгляд его бездонен.

— Этот колокольчик наденут ей на запястье, — вздрогнув, медленно говорит он. — Понимаешь? Это последнее, что они сделают перед тем, как положат ее в курган. Но… — Он встает и прислушивается, нет ли кого поблизости, откладывает колокольчик и достает маленькие клещи тоже своей работы. — Это лучшее, что я сделал, — говорит он и поднимает колокольчик, но держит его так, чтобы он не звенел. — Лишь в тот день, когда ее будут класть в курган, люди один раз услышат его звон, а раньше его можно слушать только мне.

— Значит, ты избранный.

— Может, и ты избранный?…

— Это зависит от того, что ты имеешь в виду.

— Пожалуй, — говорит он, как всегда довольный, если кто-то выражает сомнение или задает вопросы. Потом заворачивает колокольчик в пух и осторожно прячет его в свой пояс.

На лице у него появляется хитрая улыбка.

— Теперь я уверен, что закончу его, тихо говорит он.

Мы выходим вместе.

— Кто же ты?… — спрашивает он.

Небо над Усебергом усыпано звездами.

Воля к борьбе не оставляет Хеминга, и он идет к Арлетте.

— Слушай, что я придумал сегодня, когда его птицы вконец замучили меня, — говорит он. — Они кричат не только в небе, но и у меня в груди. Окажи мне последнюю услугу!

Арлетта — некрасивая женщина, и ее никто не любит. Но Хеминг всегда хорошо относился к ней. Сперва она спрашивает, откуда он знает, что это последняя услуга.

— Разве мы не будем еще долго жить в Усеберге? Мы сможем оказать друг другу еще много разных услуг.

Он отмахивается от ее слов, как от пустой болтовни.

— Послушай, — говорит он. — Ты знаешь, что Хальвдан боится темноты?

— Так говорят.

— Это правда. Но одно мне в нем нравится: он никогда не хвастается, что убил своих противников в темноте. Он хитер, это верно, нерешителен, скуп, мелочен, он пьяница, плохой викинг и опасливый лентяй, который никого не хочет злить. Ты знаешь, что он боится могильных жителей?

— Мы все их боимся.

— Будто? Да может, их вовсе и не существует? Но Хальвдан верит в них. Слушай, Арлетта, а что, если мы его напугаем?

— Зачем?

— Могильный житель может потребовать у Хальвдана всего, чего пожелает…

Глаза у Хеминга покраснели от бессонницы, от ненависти, от неизбывной муки. Он хватает Арлетту за рубаху. Чувствует под ней мягкое тело. Арлетта

— женщина, ему передается ее жар.

— Слушай! Ты намажешь лицо бараньим салом, чтобы оно было белое. Наденешь что-нибудь черное, чтобы скрыть всю себя, кроме лица. Съежишься. И подойдешь к нему ночью.

— В доме или на дворе?

— На дворе. Когда он выйдет помочиться. Ты вдруг появишься сзади и загородишь ему дорогу. И скажешь грубым голосом, что знаешь его. Если он побежит, беги за ним. И смотри не упусти его.

— А если он позовет людей?

— Они все будут пьяные. Ты догонишь его и крикнешь ему в лицо: я не хочу, чтобы ко мне клали эту тощую бабу.

— Понимаешь? Только намекни. Имени не надо. Откуда могильному жителю знать имя Одни? Я не хочу, чтобы ко мне клали эту тощую бабу!… Мне нужен мужик! Хорошо бы ты изловчилась и плюнула в него. А потом исчезла.

— Не так-то просто вдруг взять да исчезнуть.

— В темноте-то? Я уверен, что у тебя это получится.

— Ну и что будет дальше?

— Когда он вернется в дом сам не свой от страха, королева будет мертва.

— Что? — Арлетта зажимает рукой крик.

— Я ее убью. Задушу. Ей много не нужно. Тогда будет надежда, что Хальвдан сделает так, как ему велел могильный житель — положит в курган мужчину. Кто ему помешает солгать: мы договорились об этом в последний вечер перед ее смертью, он скажет.

— А если он что-нибудь заподозрит?

— Мы с Одни убежим. Ему все равно может прийти в голову убить ее, даже если в курган положат другого человека.

— Он пошлет за тобой погоню.

— Пускай. Пойми, Арлетта: могильный житель не хочет, чтобы к нему клали Одни! Это может подействовать! Вдруг Хальвдан даст нам уйти! — Хеминг повышает голос, он обнимает Арлетту за плечи, и она обещает помочь ему.