Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод) - Смит Уилбур - Страница 22

Оба надолго замолчали, погрузившись каждый в свои мысли, наконец Зуга спросил:

– А с какой стороны мой отец мог бы попытаться достичь Мономотапы?

– Ни с юга, ни с запада. Мзиликази, король матабеле, никого не пропустит через Выжженные земли. Мне кажется, Мзиликази питает какие-то глубокие суеверия, связанные с землями за восточной границей его владений. Он туда и сам не ездит, и другим не позволяет. – Харкнесс покачал головой. – Нет, Фуллер попытался бы подойти с востока, от португальского побережья, из какого-нибудь их поселения. – Старик прочертил пальцем на карте предполагаемый маршрут. – Здесь высокие горы. Я их видел издалека, они казались серьезной преградой. – Тем временем наступила ночь. Хозяин перебил сам себя и велел Зуге: – Прикажи слуге расседлать лошадей и поставить их в стойла. Возвращаться поздно. Заночуешь тут.

Когда Зуга вернулся, слуга-малаец задернул занавески, зажег лампы и разложил по тарелкам жгучее карри из желтого риса с цыпленком, а Харкнесс открыл новую бутылку капского бренди. Старый Томас продолжил разговор с того же места, словно и не прерывал его. Они съели ужин, отодвинули эмалированные оловянные тарелки и вернулись к карте. Пролетело много часов, но ни тот, ни другой этого не заметили.

Уютный свет лампы и выпитое бренди удесятерили возбуждение, охватившее обоих. Хозяин то и дело вскакивал, чтобы подкрепить свои слова привезенной из странствий памятной вещицей. Он взял кристалл кварца с отчетливо заметными прожилками самородного золота.

– Если золото видно, значит, месторождение богатое, – сказал Харкнесс Зуге.

– А почему вы никогда не разрабатывали найденные жилы?

– Мне ни разу не удавалось надолго задержаться на одном месте, – грустно усмехнулся старик. – Всегда находилась река, через которую хотелось переправиться, горная цепь или озеро, которых надо было достичь, или я преследовал стадо слонов. Никогда не было времени выкопать шахту, построить дом, вырастить стадо.

Занялась заря, лучи проникли сквозь занавески в темную комнату. Вдруг Зуга воскликнул:

– Пойдемте со мной. Пойдемте искать Мономотапу!

Харкнесс рассмеялся:

– Мне казалось, ты намеревался найти отца.

– Вы сами знаете! – засмеялся в ответ Зуга. Почему-то со стариком он чувствовал себя как дома, словно знал его всю жизнь. – Но вы можете представить лицо моего отца, когда он увидит, что вы пришли его спасать?

– Оно того стоит, – признал Харкнесс.

Смех утих, и на его лице отразилось такое глубокое сожаление, такая всепоглощающая печаль, что Зуге захотелось протянуть руку через стол и погладить изуродованное плечо. Он сделал непроизвольное движение, но Харкнесс отстранился. Он слишком долго жил один. Он никогда не допустит, чтобы кто-то его утешал.

– Пойдемте со мной, – повторил майор, уронив руки на стол.

– Мое последнее путешествие в глубь страны уже закончилось, – без всякого выражения сказал Харкнесс. – Теперь все, что мне нужно, это мои картины и мои воспоминания.

Он поднял глаза к рядам холстов в рамах и оглядел брызжущие радостью краски.

– Вы еще полны сил и жизни, – уговаривал молодой Баллантайн. – Ваш ум так ясен.

– Хватит! – хрипло, с горечью воскликнул старик. – Я устал. Тебе пора идти. Уходи сейчас же.

От такого резкого отказа, такой внезапной смены настроения щеки Зуги гневно вспыхнули, он быстро поднялся. Несколько секунд он стоял, глядя на старика.

– Уходи! – снова сказал Харкнесс.

Гость коротко кивнул:

– Отлично.

Он опустил взгляд на карту. Он знал, что обязан заполучить ее любой ценой, хоть и догадывался, что нет такой цены, которую взял бы за нее Харкнесс. Нужно что-то придумать, но завладеть ею он обязан.

Зуга повернулся и прошагал к парадной двери. Собаки, спавшие у их ног, вскочили и последовали за ним.

– Гарньет! – сердито крикнул он. – Приведи лошадей.

Молодой человек стоял в дверях, нетерпеливо покачиваясь на пятках, сцепив руки за спиной и расправив плечи, и не глядел на худую фигуру старика, который, ссутулившись, сидел под лампой у стола.

Слуга наконец привел лошадей, и Зуга, по-прежнему не оборачиваясь, бросил через плечо:

– Удачного вам дня, мистер Харкнесс.

В ответ раздался старческий дрожащий голос, майор едва узнал его.

– Приходи еще. Нам есть что обсудить. Приходи через два дня.

Зуга успокоился. Он хотел было повернуться, но старик бесцеремонно махнул ему рукой, и молодой Баллантайн неуклюже спустился по лестнице, вскочил в седло, взмахнул хлыстом и пустил коня в галоп по узкой разбитой колее.

Давно стих стук копыт, а Харкнесс еще долго сидел за столом. Странно: за долгие часы, что он провел с юношей, боль отступила куда-то на задворки сознания. Он почувствовал себя молодым и сильным, словно впитал энергию и бодрость собеседника

Но когда Зуга Баллантайн пригласил его с собой, боль нахлынула опять, словно желая напомнить, что его жизнь более ему не принадлежит, что теперь им завладела гиена, которая поселилась у него в животе; с каждым днем она вырастает все больше, становится сильнее и пожирает его внутренности. Закрыв глаза, он мог ее представить такой, какой видел сотни раз в свете лагерных костров, там, в чудесных землях, увидеть которые вновь ему уже не суждено. Та штука внутри тоже подбирается исподтишка, крадучись, он чувствует в горле ее зловонное дыхание. Боль охватила его с новой силой, зверь глубоко вонзил клыки в его нутро, и он застонал.

Харкнесс пинком отшвырнул стул, спеша поскорее добраться до заветной бутылочки в глубине шкафа, и, не отмеряя ложкой, отпил большой глоток прозрачной едкой жидкости. Слишком много он понимал, но с каждым днем требовалось все больше лекарства, чтобы обуздать гиену, и с каждым днем облегчение приходило все позже. Старик прислонился к углу шкафа и подождал.

– Молю тебя, – прошептал он, – молю тебя, пусть это поскорее кончится.

Когда Зуга поутру вернулся в имение Картрайта, его ждала дюжина записок и приглашений. Письмо, заинтересовавшее майора больше всего, было напечатано на официальном бланке Адмиралтейства и содержало вежливое требование явиться к достопочтенному Эрнесту Кемпу, контр-адмиралу Королевского военно-морского флота, командующему капской эскадрой.

Баллантайн побрился и переоделся, надев по такому случаю свой лучший сюртук, хотя дорога до резиденции адмирала была неблизкой и пыльной. Он чувствовал себя бодрым и полным сил, хоть и не спал всю ночь.

Секретарь адмирала заставил его подождать всего несколько минут, а потом провел в дом. Адмирал Кемп вышел из-за стола и дружески приветствовал Зугу, так как молодой человек имел высочайшие рекомендации, а имя Фуллера Баллантайна до сих пор вызывало в Африке уважение.

– У меня есть новости, которые, надеюсь, порадуют вас, майор Баллантайн. Но сначала выпьем по бокалу мадеры.

Пока адмирал пил густое тягучее вино, Зуга с трудом сдерживал нетерпение. Кабинет адмирала был обставлен роскошно, мебель обтянута бархатом, повсюду, согласно моде, стояло множество красивых безделушек: небольшие статуэтки, старинные вещицы, чучела птиц в стеклянных витринах, семейные портреты в затейливых рамах, керамика, цветы в горшках и картины, как раз такие, какие нравились Зуге.

Адмирал был высок, но сутулился, словно пытаясь втиснуть рослое тело в узкие межпалубные пространства на кораблях Ее Величества. Он казался староват для столь ответственной должности, ибо на нем лежала охрана жизненно важной для империи дороги в Индию и на Восток, но, возможно, дряхлость его была связана скорее с плохим здоровьем, чем с возрастом. Под глазами темнели синеватые мешки, болезнь вырезала вокруг губ глубокие морщины и проявляла себя в расширенных синих венах на тыльной стороне рук – Зуга заметил их, когда Кемп протянул ему стакан мадеры.

– Ваше здоровье, майор Баллантайн, – произнес адмирал и, отпив, продолжил: – Кажется, у меня найдутся для вас места. Вчера в Столовой бухте бросил якорь корабль моей эскадры, и, как только он загрузит бункеры углем и пополнит запасы продовольствия, я направлю его в самостоятельное плавание в Мозамбикском проливе.