Перекресток - Хомяков Петр Михайлович - Страница 63

– А что будет иметь со всего этого друг Федор? – бестактно встрял Китаец. – А то ведь он тебе, Корнелиус, бесплатно помогает уже который раз. На Западе к таким бескорыстным людям относятся, как к дуракам. Уж я то знаю!

– Федор станет вице-директором фирмы по найму рабочей силы. На нём будет лежать связь с регионами и пиар.

– Даже так? – удивился Китаец. – Ну, тогда, позволь узнать, сколько он будет получать?

Корнелиус посмотрел на Китайца с раздражением. Но, тем не мене, ответил.

– Пять тысяч долларов в месяц, не считая командировочных и представительских.

– Тогда зае…сь, – сказал по-русски Китаец Михееву. – Хотя маловато. Своему они на этой должности платили бы больше.

Вряд ли Корнелиус понял, что сказал Китаец, но эмоциональную тональность его реплики оценил верно.

– П-о-ш-е-л н-а х…, – по слогам произнёс Химскирк. Михеев научил его этому универсальному в русском языке выражению недовольства собеседником.

Глава 4

Сколько Михеев помнил себя, его всегда влекли идеалы первопроходцев, авантюристов, колонизаторов. Он был по складу человеком скорее западным. Однако в зрелые годы, и особенно после развала СССР, Федор сам Запад не любил. Примерно так не любят обманувшего тебя приятеля, или даже друга, которому симпатизировал ранее.

В сущности, и гораздо раньше, ещё до начала 1990-х годов Михеев, как умный человек, понял, что его интересы, и интересы подобных ему людей, противоположны интересам Запада. Они могли совпадать только с интересами западных маргиналов.

В конце концов, буржуазность западного менталитета была, по мнению Михеева, излишней, гипертрофированной. Она напоминала некую болезнь, типа аллергии, когда преувеличенная, гипертрофированная реакция организма губит сам организм.

Русские, не по одиночке, а в виде некоего компактного сообщества, могли бы быть оценены только там, где с точки зрения классического Запада было не так уж сладко. Где требовались усилия и непритязательность в сочетании с определённым, утерянным людьми Запада идейным фанатизмом.

В идеале, русские могли занять места неких бежавших со своих мест людей Запада. Занять, защитить, обновить и вгрызться зубами, прикипеть. Такие места, ставшие по-настоящему своими, могли стать новой Родиной Свароговых внуков, не забывших своего истинного предназначения и рода.

Такие условия были только в попавшей под политическую власть чёрных Южной Африке. Стране, откуда белые бежали, где молодые буры «курили, как побеждённые». Но где ещё остались такие люди, как Корнелиус и его друзья. Там, при определённых условиях, русские были бы желанны. Как желанны они были в качестве добровольцев в армии Трансвааля во времена англо-бурской войны.

Что характерно, любые, самые жёсткие по меркам западного человека ситуации, для замордованного и униженного всеми, от природы до государства, русского человека выглядели бы как курорт.

Может быть, Михеев и преувеличивал, но не очень.

Поездка в Саратов удалась. Центр всей деятельности нового бюро по найму рабочей силы в ЮАР решено было разместить там. В Москве должен был быть организован западный филиал бюро, а в Оренбурге восточный.

– А почему центральный офис бюро не в Москве? – удивились даже саратовские патриоты.

Михеев подумал, что сейчас Корнелиус начнёт пересказывать слова самих же саратовцев о том, что именно их город является всероссийским центром организации вахтовиков. Но Корнелиус был неожидан:

– Нам нужны русские белые люди. А Москва – не Россия.

Саратовские собеседники были изрядно польщены. А люди понимающие изумились, как мог иностранец, знающий по-русски пару-другую фраз, так тонко понять ситуацию. Впрочем, хорошо, видимо, учили контингент в спецназе белой ЮАР.

Оренбург предложил Михеев. Из этого города можно было оперативно координировать работу местных отделений бюро на Урале и одновременно в Казахстане, откуда можно было ожидать большого наплыва русских переселенцев.

Былые дела и обязанности Михеева в Москве были свёрнуты. С первого августа он стал вице-директором бюро по связям с регионами и пиару, а также директором межрегионального филиала в Оренбурге. По крайней мере, половину своего времени он будет теперь проводить там.

А теперь он ехал в свой загородный дом, где проводила отпуск жена. Была вторая половина августа. Погода стояла ясная, и деревья ещё смотрелись зелёными, но подспудно чувствовалось наступление осени. Она как бы выглядывала украдкой из-под полога утомлённого леса.

Дорога в этот вечер будничного дня была пустынной. Если не очень гнать, то можно вести машину почти автоматически. И думать про себя.

В последние дни он, как в ранней юности, начал опять много копаться в себе. Он хотел понять себя, чтобы понять таких, как он. Тех, кто примет фактически одинаковые с ним жизненные решения. С кем вместе им суждено стать новой нацией.

То, что будет именно так, он не сомневался. Переселенцы в Южную Африку, в массе своей, будут явно не похожи на многочисленных в последние годы эмигрантов из бывшего СССР и России. В массе это будут не интеллигенты, не евреи, не те, кто уже в России знал чужой язык и был человеком иной культуры. И все они ехали поодиночке. Пусть даже в сумме их и было довольно много.

Сейчас люди поедут массами. Как казаки-некрасовцы после восстания Булавина, как староверы в Сибирь. И это как раз будут русские. Даже большие русские, чем оставшиеся дома. Как большими русскими, чем кто-либо, были, в своё время, старообрядцы. И вот эти простые, честные, выносливые, смелые и решительные люди, наилучшие из нынешнего населения России сделают свой выбор. Сделают с его помощью.

Почему они сделают этот выбор?

А почему его сделал, уже сделал, ты сам?

То, что выбор им сделан, Михеев знал после первой же фразы Корнелиуса в поезде. Работа в бюро – это не шальной заработок, это первый шаг на пути отсюда. И Михеев знал, что больше сюда не вернётся. Может, и приедет на пару-другую недель. Но уже как иностранец. Может, даже не афишируя на людях знание языка.

Если не сидится на одном стуле, не пытайся сидеть на двух. Или пересядь на другой, или… вообще встань.

Михеев усмехнулся про себя этой сентенции.

Поставив машину в гараж, он прошёл на кухню, откуда слышались женские голоса. Там мило беседовали его жена и бывшая любовница, соседка с улицы, где стоял их загородный дом.

Марина Гунько, в девичестве Годунова, была очень красивой женщиной. Высокая, статная, с лицом, напоминающим известнейшую артистку 30-х годов Марику Рок. У Марины были чудные синие глаза, высокие скулы, чётко очерченные губы, изящный, чуть вздёрнутый нос и брови вразлёт.

Её крупная фигура была на редкость гармоничной. И эта красота проглядывала даже сквозь изрядно поднакопившийся к сорока годам жирок. Однако никакой возраст не мог скрыть её восхитительную грудь. Про девушку, имеющую отличный бюст, говорят, что её груди «торчат как зенитки». Груди Марины торчали как орудия главного калибра линкора «Бисмарк».

Внешне Марина была женщиной мечты Михеева, и, когда эта местная дива, будучи в очередном приступе тоски и печали, экспромтом зашла к Михееву завить горе верёвочкой, тот впал в неистовство. Он крутил роман с ней на глазах у всей улицы, наплевав на общественное мнение и возможность раскрытия их буйной любви его женой.

В итоге, разумеется, всё раскрылось. Удивительно только, что так поздно. Но после серии «разбора полётов» все заинтересованные стороны пришли к согласию, что лучше все оставить, как есть. Но, вот парадокс, именно после этого Марина пошла чудить. Сдружилась с женой Михеева, а с ним стала холодна.

Михеев все прощал женщинам. Был с ними щедр и мягок. Всегда и во всём, но в отношениях с женщинами он давал заведомо намного больше, чем брал. Он не мог прощать только одного, когда в ответ не получал того, что считал своим по праву.

– Как дела? – спросила жена будничным голосом. Как будто каждый день её мужик из полубезработного превращается в вице-директора крупной иностранной конторы.